Голова у него закружилась. Луганович подкрался к самому окну и прислушался. В комнате было тихо и темно, но студенту послышалось мерное дыхание. Может быть, это просто шумело у него в ушах.
— Раиса Владимировна!.. — прерывающимся шепотом проговорил он.
Никто не ответил, только какая-то птица шелохнулась на верхушке дерева.
— Раиса Владимировна!.. — громче повторил Луганович и облизал вдруг пересохшие губы. Что-то шевельнулось в комнате и затихло.
— Раиса Владимировна!.. — в третий раз позвал студент почти громко. Он уже не владел собою и был готов на все.
Шорох послышался сильнее, и сонный женский шепот что-то спросил из темноты. Луганович почувствовал, что от слабости у него подгибаются ноги. Он уже не видел ничего, кроме черного четырехугольника окна.
И вдруг мрак в окне заколебался: что-то белое выплыло в нем, и из темноты выступило красивое, странно бледное при неверном свете утра женское лицо с черными глазами и черными распущенными волосами.
Она с испугом смотрела на Лугановича, и студент ответил ей кривой нелепой улыбкой.
— Кто это?.. — спросила Раиса Владимировна тревожно и вдруг узнала его.
Мгновенно выражение глаз изменилось, и что-то порочное, насмешливое и обрадованное мелькнуло в них.
— Сумасшедший!.. — шепнула она. — Откуда вы?..
Он хотел ответить и не мог. Раиса Владимировна пытливо посмотрела на него, быстро оглянулась кругом и протянула руку.
Рука была совсем обнажена и слабо розовела в синеньком свете утра. Луганович схватил ее и жадно пополз губами по теплой бархатистой коже, туда, где у сгиба локтя неуловимо нежно голубела мягкая ямочка.
— Сумасшедший!.. — как бы в раздумье повторила она и опять оглянулась.
Студент с кривой, преступной улыбкой тянул ее руку к себе и не знал, что делать дальше. От этого движения свалилось что-то белое и обнажилось круглое голое плечо, по которому стекали черные спутанные волосы. Ей было неловко стоять так, и она невольно потянула руку к себе, но Луганович не пускал и все смотрел ей прямо в глаза с той же кривой, нелепой, умоляющей улыбкой.
— Пустите же!.. — прошептала она. — Увидят!..
Но студент вскочил на карниз и резко и грубо дернул ее к себе. Женщина пошатнулась и всем своим мягким и горячим телом прислонилась к нему. Он жадно искал губами, увидел близко черные, как-то странно внимательно смотревшие глаза, почувствовал упругую тяжесть ее груди и изо всех сил сжал ее в объятиях, внезапно озверев до потери сознания.
Раиса вырвалась, с пьяными глазами и странно улыбающимся ртом.
— Идите сюда… — прошептала она чуть слышно и, не выпуская его руки, отступила куда-то назад, в темноту.
Луганович неловко, помогая себе одной рукой, перевалился через подоконник и опустился в какую-то душную темную бездну, ничего не видя и не зная, где он.
Голые горячие руки нашли его и уверенно повлекли куда-то.
VII
Было уже совсем светло, и в деревне бабы шли на базар, когда Луганович быстро шагал домой. Солнце стояло еще низко, и его ослепительно яркие косые лучи резко чеканили каждую кочку на дороге. Зелень была свежа и чиста, небо прозрачно, и перистые облачка высоко кудрявились над землей. Мычали коровы; с топотом, не подымая пыли на сбросившейся за ночь мягкой дороге, проскакал табун из ночного. Из труб подымался легкий сизый дымок и розовел на солнце. Слышались бодрые громкие голоса, скрип ворот и радостное оглушительное чириканье воробьев, возбужденных ярким солнцем и свежим утром.
Только дачи смотрели по-прежнему темными слепыми окнами и около них было пусто и тихо.
Луганович шел, чувствуя себя молодым, сильным и гордым, как победитель.
Он совсем не думал, что Раиса Владимировна отдавалась многим, и, блестя глазами, повторял про себя: «Четвертая!.. Четвертая!..»
Первою была горничная Оля, второй — модистка Катя, третьего Луганович, с натяжкой, считал Нину, и Раиса Владимировна была его четвертой победой, наполнившей его мужской гордостью. Он чувствовал себя настоящим мужчиной.
Перед глазами у него все еще стояла смятая постель, черные спутанные волосы, обнаженное роскошное тело, и в каждом мускуле своем он чувствовал силу и сладкую истому.
Только немного было стыдно, когда бабы провожали его глазами, и казалось, что они все догадываются, откуда он идет.
Дома, на даче, все еще спали, но дверь на балкон была открыта и ступеньки крыльца мокры и блестящи. Прислуга, высоко подоткнув юбку и согнувшись, мыла пол и встретила его равнодушно-удивленным взглядом. Луганович поскорее прошел мимо нее и затворил дверь в свою комнату.
Здесь было совсем светло, несмотря на закрытые ставни. Сквозь все щели неудержимо проникал яркий солнечный свет, и косые пыльные полосы, переливаясь и играя, тянулись через всю комнату. Воздух застоялся за ночь, и было душно.
Луганович поспешно разделся и лег, хотя было как-то странно ложиться спать, когда кругом так светло. Но когда он вытянул ноющие от усталости ноги по свежей холодноватой простыне, все тело его охватило такое сладостное и удовлетворенное чувство покоя, что Луганович даже засмеялся от радости.
«А хорошая штука жизнь!..» — подумал он.
И это чувство полного физического удовлетворения было так сильно, что когда студент вспомнил Нину и впервые понял, что он ей изменил, это уже не могло побороть восторга молодого, здорового и сильного тела.
«Ну, что же… сама виновата!.. — опять подумал он, успокаивая что-то странно уколовшее сердце. И маленькая, юркая и хитренькая мысль мелькнула в голове: — Да она не узнает!..»
И, засыпая мгновенным здоровым сном, Луганович спутал и Нину, и Раису, и еще много таких же молодых, прекрасных женщин в одно ощущение бесконечной радости жизни.
VIII
Нина и Коля Вязовкин шли вдвоем по лесу. Кругом все было насквозь пронизано солнцем и жаром. Под ногами скользили сухие иголки старой хвои и трещали полусгнившие шишки. Коля Вязовкин вспотел так, что пот прямо лил с него. Нина тоже раскраснелась. На груди и спине ее, когда от движения раздвигался широкий вырез легкой кофточки, показывался милый треугольник темного загара на нежной бело-розовой коже. Вся она дышала молодостью, здоровьем и свежестью, и казалось, что ей не может быть так жарко и потно, как всем другим людям.
В лесу свистели и верещали птицы. Какие-то, насквозь пронизанные солнцем, золотистые мухи пулями мелькали от дерева к дереву. На ярких лужайках взлетали и падали пестрые бабочки. Суетливо ползли куда-то муравьи, копошились жучки и козявки. Лето было в разгаре, могучее, хлопотливое, полное мириадами жизней.
— Вот жара, Коля!.. — засмеялась Нина, как крыльями, помахав в воздухе приподнятыми руками. — Боже мой, какая жара!..
— Да, тепво!.. — отвечал Коля, снимая фуражку и в изнеможении вытирая мокрый лоб.
— Даже все дачники попрятались. Одни мы с вами такие храбрые!.. А мне нравится. Я люблю, когда жарко!
Коля не отвечал, он совсем разварился.
— А, вон кто-то сидит!.. — заметила Нина.
В стороне от тех мест, где обыкновенно гуляли дачники, что-то зачернелось.
Нина и Коля шли мимо этого места, невольно поглядывая туда.
Там висел большой нарядный гамак с кистями. В гамаке лежала женщина, а у ног ее, прямо на земле, сидел мужчина. Они были близко друг к другу. Мужчина, в студенческой фуражке, что-то говорил. Из гамака смотрели на него черные глаза и улыбались спокойные яркие губы.
Нина сразу узнала их, но как-то даже и не поняла сначала, что это может значить и отчего вдруг так стукнуло сердце.
— Это Луганович, — сказал Коля.
Нина вдруг побледнела и быстро пошла вперед, углубляясь в лес.
— Нина Сергеевна, куда же вы?.. Подождите!.. — закричал сразу отставший Коля Вязовкин.
Нина скорее почувствовала, чем увидела, как на крик Коли Луганович быстро оглянулся.
Раиса Владимировна проводила ее глазами.
— Это, кажется, ваша пассия?.. — насмешливо спросила она.
