— Все ли? Смотри! — опять покачал головой старик.

— Ну… еще могила и черви… О, черт!

Больной истерически взвизгнул и не то засмеялся в дикой злобе, не то всхлипнул. Старик тяжело вздохнул и не ответил.

Зато римлянин брезгливо поморщился и сказал про себя:

— И не удавится… Только тоску наводит.

Новый больной дикими стеклянными глазами с невероятным устремлением смотрел на них, точно хотел пронизать их души насквозь до самого дна.

— Дедушка, а я буду каждый день сны видеть! — неожиданно заявил мальчик.

— Видь, видь, птенчик Божий! — трогательно погладил его по голове старик. — Видь. И другим, может, в твоих снах правда откроется. А хоть и не откроется, они сами в них свою правду найдут… Так-то!

Новый больной все смотрел кругом блестящими дикими глазами.

Высокая белая дверь широко распахнулась. Вошла та же равнодушная сиделка и сказала:

— Доктор!

Что-то белое, очкастое, толстенькое и кругленькое вкатилось в комнату. За ним толпой вошли белые сухие фигуры, с засученными по локти железными руками и как будто без лиц.

Доктор быстро подкатился к кровати римлянина. Тот выпрямился и сел поудобнее. Новый больной только теперь заметил, что ноги римлянина, куда, видимо, ушла вся болезнь, совершенно неподвижны.

— Как себя чувствуете? — сухо и коротко выталкивая слова, точно вместо живых человеческих звуков из горла его выскакивали буквы и цифры, спросил доктор.

Римлянин с добродушной иронией поднял на него сонные красивые глаза.

— Должно быть, превосходно, доктор. Прикажите, пожалуйста, раньше подавать завтрак и сделать мне ванну. Я не могу переносить грязи. А потом я хотел спросить: можно мне иметь цветы?.. Это все-таки красиво, а тут скверно. И потом — разрешите читать, скучно.

Доктор внимательно смотрел на него круглыми блестящими очками, под которыми не чувствовалось глаз.

— Цветы? Книги?..

Он подумал. Лицо его ничего не выражало, и почему-то римлянину показалось, что где-то под черепной крышкой доктора, как в книжном шкафу, открылась какая-то полочка.

— Цветы можно… Книги только легкого содержания.

— Я хотел бы поэтов… Ну, Гейне, Бодлера, Оскара Уайльда…

Доктор опять подумал, открывая другую полочку.

— Стихи можно. Это не вредно, — сказал он. — Разденьтесь.

Из толпы белых безличных фигур автоматически выдвинулась одна и помогла больному.

Розовая статуя с выпуклой грудью, мраморной линией шеи и плеч и с белыми мертвыми ногами, обнажилась под холодным белым светом окон. Доктор торопливо осмотрел ее. Его короткие тупые пальцы бегали по большому прекрасному телу, как паучки, выстукивая и подавливая.

Потом блестящие круглые очки повернулись к своим спутникам и что-то сказали на незнакомом, странном, мертвом языке. Другая из безличных фигур также автоматически развернула большой лист, весь разграфленный и испещренный знаками, и записала. Римлянин невольно следил за писавшими, покрытыми рыжим пухом мясника, руками.

— Следующий! — стремительно вытолкнул доктор и откатился к старику.

Тот медленно встал ему навстречу.

— Ну, что? Как? — устремляя сквозь очки что-то пронзительное, напоминающее глаза, спросил доктор.

— Что ж, ничего… все по-прежнему, слава Богу, — покорно и вместе важно ответил старик, сам снимая халат.

Обнажилось длинное старческое тело с острыми лопатками, впалым животом, вылезшими ребрами и сухой темной кожей, на которой время начертало вечные знаки морщин, точно на древнем пергаменте иероглифы прежней забытой жизни.

Опять доктор что-то сказал на непонятном языке, и опять также автоматически записала его слова белая мертвая фигура.

— Ничего не желаете? — коротко спросил доктор.

— Что ж делать?.. Ничего. Всем доволен. Воля Божия… — опять повторил старик со смирением.

Мальчик, худенький и дрожащий, уже заранее сбросил халатец и стоял у кровати, скорчив от холода свое посинелое искривленное тельце. Доктор быстро и внимательно осмотрел его и вдруг повернулся к спутникам и что-то скоро-скоро заговорил, точно посыпал.

Среди холодных белых фигур произошло движение. Одна за другой они стали удивленно осматривать худенькое напуганное тело. Головы их наклонялись и подымались, как мертвые. Послышались странные, короткие, удивленные восклицания. Доктор опять заговорил, водя короткими пальцами по дрожащему от холода посинелому телу, как будто стал доказывать сложную задачу. Белые фигуры шевелились, и нельзя было понять, как они относятся к словам доктора.

— Да, конечно! — неожиданно на живом языке сказал доктор и, махнув мальчику рукой, чтобы он одевался, покатился дальше.

Около четвертого больного уже копошилась сиделка, снимая халат. Больной неуклюже и беспомощно переваливался в ее сильных руках, тупо тыкая и мешая своими бесполезными обрубками. Обнажилось огромное вздутое, все покрытое язвами и обмотанное бинтами тело. Нудный сладковатый запах разложения тонкой струей потянулся в холодном воздухе палаты. На лице доктора ничего не отразилось. Он коротко осмотрел эту зловонную, лишенную образа массу кровоточащегося мяса и сделал знак сиделке. Та поспешно стала закрывать больного.

Больной испуганно и жадно следил глазами за каждой черточкой непроницаемого лица доктора, видимо боясь, что тот отойдет, ничего не сказав, как было в прошлый раз.

— Доктор! — поспешно вскрикнул он, когда доктор сделал движение отойти. — Ну, как я?.. Мне кажется, что немного лучше… Ноги не так болят и новых ран нет… И потом я сегодня превосходно спал…

— Да, да… это хорошо… — равнодушно ответил доктор и опять тронулся с места.

Больной протянул искалеченную руку, точно хотел схватить доктора за халат, и заторопился, боясь, что не успеет сказать всего:

— Я только хотел спросить вас: это ничего, что волосы так лезут? Я думаю, это от жара… У меня, должно быть, инфлюэнца… Доктор?.. И потом, мне кажется, что в коленях появилась какая-то опухоль… и вот тут… это, впрочем, бывает от ревматизма… у меня ведь застарелый ревматизм. Но все-таки… как вы думаете?

— Это ничего, это бывает… — торопливо ответил доктор и опять повернулся.

— И потом, — еще стремительнее, уже почти захлебываясь, метнулся больной, — я хотел вас попросить… мне кажется, что облатки, которые вы мне прописали, мне не помогают… нельзя ли чего-нибудь, что возбуждало бы аппетит… я почти ничего не ем. Доктор, я хотел, чтобы вы меня как-нибудь осмотрели особо… потому что… да, доктор, я бы хотел попросить, нельзя ли каждый день теплую ванну?.. Мне почему-то перестали делать, а мне от них было лучше и вот моему товарищу, — он показал на римлянина, — они тоже очень помогают… доктор…

Доктор пристально и терпеливо смотрел на него круглыми блестящими очками, как бы ожидая, чем он кончит. Потом быстро повернулся и покатился к новому больному.

Остановленный на полуслове полуразвалившийся человек тоскливо заметался, и судорога беспомощного отчаяния исказила его ужасное лицо. Он все еще что-то говорил и двигал обрубковатыми руками, точно силясь уцепиться за что-то.

— Новый? А, да… — сказал доктор, останавливаясь перед сидящим больным. — Разденьтесь.

Новый больной продолжал неподвижно сидеть.

Сиделка двинулась к нему. Он повернул к ней свою железную шею и взглянул прямо в глаза блестящим грозным взглядом.

— Это лишнее! — сказал он резко и громко. Доктор пожал плечами.

— Надо же осмотреть, — сказал он.

— Не надо, — так же громко и резко возразил больной.

Круглые блестящие очки изумленно блеснули. В группе белых фигур произошло какое-то движение.

— Вы, значит, не хотите лечиться? — спросил доктор.

— Нет.

— Но вы больны, — все выше и выше подымая плечи, сказал доктор.

— Знаю.

— И не хотите лечиться?

— Нет.

Доктор развел руками. Белые фигуры шевелились растерянно и недоуменно. В этой растерянности было что-то глупое, как у людей, уверенно шедших по совершенно правильному пути и вдруг неожиданно треснувшихся лбами о внезапно выросшую преграду.