На похороны Тихого спустя пару дней я не поехал. Работал. Да и кто я ему был? Мое участие в его жизни (и тем более – в смерти), конечно, было весомым, но вряд ли достойным того, чтобы я был одним из тех, кто провожал его по дороге к большинству. Друг Паши, как водится, напился в тот вечер. Пришлось оставить его на складе и то и дело проверять, не перевернулся ли он на спину, но в конце концов он ушел после завтрака своим ходом. Сразу после того опять появился старик. Моя смена закончилась. Но я остался, как будто на завтрак. На самом деле я сел за стойку рядом с гостем, чтобы понять, что происходит, как и что он пьет, и пьет ли вообще. Он узнал меня и подал руку:
– Как?
– Нормуль. У вас?
– Живой.
– И то хорошо.
– И то.
К моему разочарованию, он заказал овсяную кашу с сушеными бананами и чай. Я ел яичницу и поглядывал на него, и после чая мои ожидания оправдались. Он заказал «Камю». Наблюдая, как он его пьет, я опять заметил, что горло его не движется, глотков нет, коньяк куда-то бесследно исчезает, ведь даже губы его остались сухими к исходу бокала и, клянусь, он не вытирал их салфеткой. Когда старик ушел, я, выждав паузу, направился к выходу, но, остановившись у дверей, вернулся и осмотрел чек, оставленный им на столе вместе с чаевыми. В нем опять не было ничего! Я подошел к Никите, моему сменщику в то утро:
– Ты не пробил ему «Камю».
Он покачал головой и отвернулся. Никита вообще отличался «разговорчивостью». Я по-своему понял его ответ:
– Как «он не заказывал»? Я рядом сидел. Он его пил.
Он поднял на свет слегка початую бутылку. Другой на стене не было. Но что же я тогда видел? Кто он такой, этот старик, и что со мной происходит? Я взял выходной за свой счет, но выспаться не получилось – Тихий и дед не выходили у меня из головы. В итоге я напился. Просто до чертиков напился портвейном, сидя у телевизора, но когда вышел на смену, первое, что я сделал, – это проверил бутылку «Камю». За прошедшие два дня она никому не понадобилась. Я стал ждать. И ожидание было недолгим…
Старик пришел во все той же клетчатой рубашке – да, забыл сказать, что и за тем завтраком он тоже был в ней – и во все тех же очках. Сменились брюки, часы и даже, кажется, бумажник, но не рубашка и очки. В это его посещение я обратил внимание и на то, как бодро он перемещался по бару, невзирая на свой вес. Да, на стул он забирался не без труда, но тому были объективные причины – их высота. Но во всем остальном ни отдышки, ни кряхтения. Он был бодрячок, бодрячком, что никак не вязалось с его «стошкой», не меньше. Он не потел и не краснел после выпитого, и я ни разу не видел, чтобы он вышел в туалет.
Пил он на этот раз «шоты». Пару легких ликерных смесей. А запил все, как водится, «Камю». Я не отпускал бутылку от себя и четко пробил обе порции. Но в чеке коньяка, как и всегда, не оказалось и в бутылке напитка не убавилось ни на каплю. Хмуро наблюдая за уходом старика, я мучительно соображал, в какой момент я опять отпустил ситуацию – и снова ничего не понял. У самых дверей старик обернулся и поднял руку в знак приветствия, я ответил тем же, и только тут заметил, что старик пришел в бар босым. Не в носках или тапках – такие случаи с местными бывали – а именно с босыми ногами. В ноябре! В дни первых дневных заморозков. Так, я отчаянно и везде замерзал в эти дни – мне все время и как-то беспричинно было холодно. Еще более необъяснимым было то, что охранник Николай – простой и серьезный парень из пригорода – пропустил старика. На мой вопрос, почему он пускает людей без обуви, Николай в ответ только посмотрел на меня (точнее, как-то сквозь меня) как на идиота и не счел нужным отвечать вообще, и я понял, что для него старик был в обуви и никак не босым. Я вернулся за стойку и еще раз осмотрел бутылку. С ней все было нормально. Я пробил на свой счет сок. И касса работала, как ей было положено. Только вот бокал, из которого пил старик, сохранил пару капель коньяка, которого, судя по бутылке и кассе, туда никто не наливал, но ведь что-то старик пил? Я взял бокал и внимательно осмотрел его. Что-то меня насторожило, но я не сразу понял, что. Я вспомнил, как его держал старик. Сначала он поднял его за ножку, но потом, потом на второй порции, он взялся за бока. Я присмотрелся. На стенках не было никаких отпечатков ни внутри, ни снаружи. На дне имелась пара капель (судя по запаху – коньяка), но не было никаких следов ни от пальцев снаружи, ни от жидкости внутри. Этот бокал как бы никто не держал, и ничего из него не пил. Он был чист и абсолютно прозрачен. Старик к нему как бы и не прикасался вовсе. Он вообще непонятно зачем оказался на стойке, и только злополучная пара капель на дне выводила все из равновесия. Я взял бокал и ушел от камер в «мертвую» зону. Долгим, протяжным движением я допил остатки. Он самый. «Бордери». С этим единственным, странным шоколадно-фиалковым ароматом. Я вернулся за стойку и вдруг увидел старика в окне. Он с кем-то разговаривал. Этот кто-то в черном костюме стоял ко мне спиной, но очертания силуэта мне показались очень знакомыми. Только когда старик положил собеседнику руку на плечо и они пошли вдоль окон в сторону входа, я узнал друга Тихого. Почти сразу после того, как идущие исчезли в последнем окне, друг Тихого вошел в бар и по обычаю уселся за стойкой. По виду он был еще в трауре. Пить не стал. Взял обед и двойной эспрессо.
– Как вообще?
– Нормально. Менты достали: что да как…
– Подозревают? В чем?
– Хер их знает. Не может, мол, человек просто так. Может, он чего не так выпил или того хуже выкурил, ну, и все такое… К вам не приходили?
– Нет. А чего – обещали?
– Не обещали. Но, судя по вопросам, хотели.
– Этих дел куча…
Такой разговор мог и дальше идти себе, но меня не это интересовало, поэтому я не выдержал – зудело прямо на языке:
– Ты с этим стариком толстым знаком, что ли?
– С каким стариком?
– Да в окне видел, ты с ним разговаривал…
– Ни разговаривал я ни с кем. Ты чего, Костян?
– Да как же, ты с ним почти до дверей шел.
– Я один шел. Я вон там остановился, да, но это я Тихого вспомнил, как раз там я его в такси сажал.
– Да был же дед толстый такой, в рубашке еще в клетку синюю, он тебе руку еще на плечо положил…
– Не знаю я никакого деда, чего ты пристал?
Когда он ушел – помню, как охранник и Никита отчего-то ухмылялись, глядя ему вслед – я вышел сразу за ним. Он удалялся по переулку, а рядом, обняв его за талию, шел старик и что-то кричал ему на ухо. У поворота старик засмеялся и толкнул собеседника в спину, иди, мол, вперед! И когда тот скрылся из вида, посмотрел на меня. Я невольно спустился с порога и сделал несколько шагов в его сторону. Тогда старик, словно останавливая меня, засмеялся, закидывая назад голову – смех эхом разнесло по переулку. Я невольно остановился. Он прекратил смеяться и вдруг легко, что с ним никак не вязалось, запрыгал на месте. Я попятился, а он, прыгая как мячик, вскоре скрылся за поворотом. Я не пошел следом. Теперь я точно знал, что его там нет. И более того, теперь я точно знал, где он. Там я его и нашел: когда я вернулся за стойку, он сидел на своем месте и со скучающим видом листал коктейльную карту. Я слышал о таких вещах. Ночная работа. Месяцами не видишь солнца. Шум, табачный смог, куча неадекватного быдла – все вместе сводит с ума рано или поздно. Тут еще смерть постоянника, к которой я, как-никак, был причастен. Вот и поехала крыша, решил я про себя. Поехала даже не то чтобы совсем изобретательно. Опять же бар, гость, напитки. Ни тебе зеленых человечков, ни бесед с Богом. Буднично как-то. С этими мыслями я смотрел на старика, заинтересованно – будто в первый раз – листающего карту. Он делал это очень быстро; я сомневаюсь, что, с такой скоростью переворачивая страницы, там можно было что-то прочесть. Он пробегал страницу глазами одним протяжным движением, не деля ее на строчки и абзацы, охватывая ее целиком, как картинку. Немудрено, что на всю карту у него ушло меньше минуты, после чего он обмахнулся ею пару раз, словно веером, и задумчиво произнес, не глядя на меня, но явно ко мне обращаясь:
