- Что грустишь, лейтенант, айда к женщинам! Егор, запевала, набрасывая куртку, звал Гранищева на вечерний, - с расчетом на приятное знакомство, променад...
- Я из этого возраста вышел, сержант. Ночью они столкнулись у входа в землянку, и сержант-заводила увлек его за собой - слушать соловья...
"Добро", переданное из Ростова, заждавшийся аэродром встретил гулом моторов, - негустая апрельская пыль вскурилась по овалу его границы. "ЯКи" вздымали серовато-прозрачные смерчи до высоты пятиэтажного дома; осанистые в сравнении с ними бомбардировщики "ПЕ-2", "пешки", стараясь двумя моторами, вздували облака, в которых могла бы укрыться башня московской радиостанции имени Коминтерна.
Каждая группа "маленьких" получала своего лидера.
Пока прогревались моторы, экипажи "пешек" обговаривали с истребителями предстоящий маршрут. Почти два часа воздуха, полная дальность "ЯКа"...
Достоинства личных контактов между экипажами, такие очевидные, утверждались в лишениях и драмах, на опыте Сещи и Быдгощи сорок первого года, когда трое суток собирали силы и готовили посредством телеграфа совместный удар по аэродромному узлу противника, а бомбардировщики и истребители трех фронтов, привлеченные к налету, не встретились в воздухе; в страде отступления, сталинградского противоборства, Верхне-Бузиновки, Тингуты, Обливской, других операций, уже с участием делегатов связи, - правда, мало что дававших, поскольку штурмовики наскребли прикрытие как милостыню.
Бесценный опыт, оплаченный кровью Сталинграда, перенимался в войсках повсеместно. Теперь личная договоренность перед вылетом - не только необходимость, но потребность, надежное условие успеха. Ревут моторы, припекает солнце, шаловливый ветерок пробегает за вороты расстегнутых гимнастерок, экипаж "спекулянта", "ЛИ-2", разделившись поровну, режется в рюху, пуская вместо шаровок обрезы шланга и выбивая "бабушку в окошке", выставленную моторными свечами, а летчики-истребители и экипажи лидеров, сойдясь накоротке, проигрывают дальний перелет.
Бывший начальник клуба, переведенный в политотдел бомбардировочной дивизии, выступал в роли посредника.
Со времени своего авиационного крещения в заволжском поселке он в тонком деле организации взаимодействия, как говорится, поднаторел. Первый, чаще всего задававшийся истребителями вопрос, был: "Порядок сбора?" Инструктор политотдела догадывался, что беглый, на ходу, обмен между представителями сторон ничего нового в себе не содержит, однако же незнакомые друг другу летчики крайне дорожат возможностью такого обсуждения, и наперед известный, канонический маневр сбора обговаривается ими, как будто вопрос поставлен впервые. Дело, видимо, в том, что профессиональный диалог, при всей его быстроте и краткости, способствует узнаванию партнера. Одно словцо, улыбка, взгляд, бывает, создают представление о человеке... Голоса звучат отрывисто, нетерпеливо: профиль полета? Особые случаи (отказ мотора, вынужденная посадка лидера)?
Новые полевые погоны капитана, посаженные на китовый ус, отчего один погон прогибался ладьей, а другой выступал коромыслом, выдавали в нем штатского человека; общение с людьми фронтовой авиации оттачивало в ученом чувство хрониста: для историка иногда важно попасть в обстоятельства, сходные с отошедшими в прошлое. Он делал записи, сберегал черновики корреспонденции, отправляемых в газеты прямо с боевых аэродромов. "Летопись стойкости", "Летопись мужества" - такое напрашивалось название задуманной им монографии... если суждено ему выжить, если соберется с духом. Деловито, сухо, в стиле документа, составленного очевидцем, он ярчайшими фактами подтвердит пронесенные русской летописью через века глухие свидетельства о "крылатых всадниках", укреплявших русское войско всякий раз, когда над Отечеством нависала смертельная опасность. Советские летчики на фронтах Отечественной войны представали как новая могучая поросль "крылатых всадников", от века живущих в сознании народа. Достанет ли знаний, опыта, сил?..
Недавно, на Северо-Западном фронте, в "предбаннике" армейского штаба, капитан повстречал рослого мужчину, одетого с импозантностью, какой ни прежде, ни потом в полевых условиях видеть ему не приходилось: в бобровой шапке с бархатным верхом, в шубе на рысьем меху с кисточками. "Знакомлюсь с командованием, собираю материал", - ронял гость, рассеянно скользя взглядом по тесной комнатке, где стучала машинка, велась телефонная ругань, кто-то кочегарил штыком в печке, кто-то посапывал на короткой лавке, с головой укрывшись шинелью. "Вам и карты в руки, Николай Николаевич, - почтительно внимал гостю темнолицый офицер в солдатской шинели, торчащей колом. - Авиация - ваша тема..." - "Да, я - старый аэропланщик... с двадцатых годов!" Историк понял, кто здесь находится в ожидании приема: "знаток авиации", автор нашумевшего перед войной опуса на оборонную тему. Хиромант за счет казны, составитель прогнозов, не несущий за них никакой ответственности. Хроника первого дня надвигавшейся войны, по его представлениям, должна была сложиться так: в 17.00 самолеты гитлеровской Германии пересекают границу СССР, в 19.29 последний германский самолет выдворяется за пределы нашего воздушного пространства, а к концу дня 55 процентов "мессершмиттов" и 96,5 процента бомбардировщиков "хеншель" уже уничтожены... "И хоть бы что ему, - подумал капитан, видя холеное, излучавшее бодрость и спокойствие лицо. - Глядит в глаза людям, встретившим 22 июня на границе, не боится, что его отсюда выставят взашей..." "Аэропланщик с двадцатых годов!" - громко повторил гость, обращаясь к полковнику, появившемуся в дверях, чтобы сопроводить товарища из Москвы к начальству. Прикрытый бобром и рысью, сопровождаемый полковником, он с теми же словами: "Аэропланщик!.." - раскинув руки для дружеских приветствий, вступил в комнату, где его ждали, зная, быть может, полномочия, каковыми москвич наделен. "Всеми, кроме полномочий совести", - вслед ему подумал капитан.
