"Иду по знакомой дорожке..." Гранищев, со своей обеденной ложкой за голенищем, ринулся в зал, клубившийся паром, в очередь к раздаточному окну...
Лейтенанта занесло в Р. впервые, однако он был наслышан о городке. Получая командировочное предписание, летчик знал, что подходы к здешнему аэродрому с юга затруднены линией высоковольтной передачи, а с востока - оврагом, что рулежные дорожки пролегают в разных профилях и также овражисты, что в "Золотом клопе" пульку расписывают не по гривеннику, а по двадцати и тридцати копеек и что начальник местного гарнизона полковник Челюскин крут на суд и расправу. Был лейтенант осведомлен и относительно домика на третьей улице за линией, где истомившийся фронтовик с продпайком на руках и при деньгах всегда найдет приют и ласку...
Гвардия заполонила городок.
Гвардейцы-именинники - у всех на устах, у всех на виду.
Отпраздновали награду, томятся бездельем - как говорится, пришлым вольготно, старожилам беда: требуют особого к себе отношения, обидчивы, скандалят, выясняя отношения с девицами известного рода, прозванными "немецкими овчарками". "Как дети малые", - думал о них Гранищев, возвращаясь мыслями в Сталинград, сопоставляя нынешнее вольготное время с днями, прожитыми, как теперь ему казалось, в каком-то ознобе высшего напряжения и обнаженности чувств. Вспоминалась Павлу ночевка под первый его боевой вылет. Спать укладывались в каком-то сухом овине, пропахшем горячими отрубями, соломой, зерном. Майор Егошин, подгребая босыми ногами сено в свой угол, чтобы помягче было спать, остановился, не собрав охапки, в раскрытых дверях: приволжская степь гляделась в овин звездным небом. Ни одна звезда не падала. Летние звезды замерли и сияли как будто для них, нуждавшихся перед завтрашним боем в отдыхе. "Не вдруг увянет наша младость, - вскинул Егошин крупную голову, - не вдруг восторги бросят нас, и неожиданную радость еще обнимем мы не раз!" Босой, в белой, выпростанной наружу рубахе, русский мужик наслаждался звуком и смыслом пришедших ему на память стихов. Он, должно быть, знал впечатление, какое производил в роли чтеца, неловкость подчиненных при виде командира, впавшего в грех декламации. Но это только раззадорило майора."Не стая воронов слеталась на груду тлеющих костей, за Волгой, ночью, вкруг огней удалых шайка собиралась..." Сипловатый, напористый голос, улыбка чтеца-любителя, притихший овин, уловивший в звучных словах ненавистную всем им силу разбоя, подмявшую полстраны: "Тот их, - читал майор, воодушевляясь, - кто с каменной душой прошел все степени злодейства, кто режет хладною рукой вдовицу с бедной сиротой, кому смешны детей стенанья..."
Обыденность, мелочи сталинградских дней, какая-нибудь морока со "спаркой" или арбузная бахча - забывались, но в том, что имело отношение к Баранову, мелочей не было; в мыслях о близком, безвременно погибшем, живой к себе безжалостен: выражения его лица, глаз, его слова, суждения Павел перебирал в памяти бесконечно...
Груз Сталинграда, груз потери давил Павла.
А то, что впереди, - не легче... Огромно.
До Ростова дошли, только до Ростова.
Сколько городов их ждет, сколько надо сил...
На ужин Гранищев не пошел - открыл сгущенку, достал из бортпайка галеты. Соседи по нарам, не в пример гвардейцам, были тихи. Старшина слева, разгрызая сухарь, печалился: "Какой может быть харч, какое питание, когда командир БАО себе жену из тыла выписал и назначил ее зав. столовой?" - "Смотря какая жена, - отозвался голос снизу. - Прошлый год в Ростове нас тоже муж с женой обслуживали. Весна, все на колесах, а питание давали - пальчики оближешь. Уж сколько я БАО перепробовал своим желудком, лучше ростовского не знаю..." - "Ты на ДБ три эф работал, что ли?" - "На них..." - "Это вас "мессера" подкарауливали и рубили на взлете?.." - "Да... Как выруливаем в Ростове на задание, так они над головой. Как по вызову". - "Причину-то знаешь?" - "Нет... Меня сбили, в другой полк попал". - "Ларчик просто открывался: на немцев в Таганроге наш стрелок-радист работал. Таганрог-то, как сейчас, был немецкий, немцы этого пленного стрелка на свою рацию посадили, эфир прослушивать. Радист срочной службы, всех своих товарищей-радистов по руке знал. Экипажи в Ростове начнут между собой активный обмен - ага, понятно, выруливают на старт. От Таганрога до Ростова рукой подать, меньше ста километров... Таганрогский залив, помню, замерзнет, мы на коньки, парус в руки и пошел, как буер... Некоторые до самого Ростова угоняли, обратно на поезде... Короче, "мессера" по команде радиста - в воздух, и тюкали наших на взлете, как хотели..."
Соседи по нарам сперва держались уединенно и несколько загадочно. Между собой переговаривались негромко, намеками, примерно так: "Что, Егор, здорово, а?" - "Да уж погромыхали... Оглушили публику..." - "Как думаешь, он видел?" "А может быть, и видел", - отвечал Егор, поразмыслив. Новички, связанные какой-то тайной, с трудом сдерживались, чтобы ее не разгласить. Может быть, они оберегали не тайну, не только тайну, а - открытость друг перед другом, потребность в которой так велика и так сближает молодых людей в виду опасности. "Сестра у твоей Алины есть?" - спрашивали Егора. "Есть". - "Напиши, пусть с собой привозит". - "С билетами трудно. Алина не знает, как и одной-то добраться. Сестра маленькая, в школу ходит..." - "Подрастет!" - "Сестра - не то, что Алина". - "Не то?!" - "Нет". - "Ты ей вызов послал или как?" - "Какой вызов? На основании чего? Сама решила: приеду". - "Пусть привозит сестренку. Война кончится - невеста будет... Как ты ее нашел, Алину?" - "Моя звезда..."
Присели кружком возле печурки, выдвинув вперед запевалу, того же Егора. "Если будешь ранен, милый, на войне..." - слаженно повели вторые голоса, подчиняясь запевале, его не сильному, хватавшему за живое голосу. Бравые куплеты: "Наш товарищ весел и хорош", "Нынче у нас передышка" пропевались быстро; брала свое, - Павел снова вспомнил сухой, пропахший зерном амбар, потребность в лирике, сосредоточенности: "Был я ранен, лежал в лазарете...", "Мама, нет слова ярче и милей..." Запевале подбрасывали заказ: "Татьяну". Егор, настроившись, завел "Татьяну", песню-тайну, грезу о том, чего не было, но что - предмет извечных желаний. И Павел уносился "Татьяной" в прошлое...
