- "Быть не может", - передразнил его Чиркавый. - Слушай, что говорят. Я с Васиными орлами Новый год встречал.
- Где? - Горов не то что не поверил - возможность подобной встречи показалась ему фантастической.
- В Москве, где же еще! - огрызнулся Чиркавый, задетый недоверием.
- Понятно, где же... Ляпнул, не подумав... Горов уже не Генштаб, не Главный штаб ВВС благодарил, а сердобольную хозяйку, милую бабусю, - ей обязан он встречей с фронтовиком, которому все известно и все доступно. Как изобразил Чиркавый прикрытие! Зрелище! А как рассказал о подбитом: "Пляшет на крыле, ура, живой..." Артист! Ничего этого Горов не видел, не знал, не представлял. И так же, как фронтовая жизнь, неведомая дальневосточнику, открыты Чиркавому заоблачные выси инспекции
ВВС.
- ...Встречал Новый год... Он на отца жаловался, дескать, зажимает, не дает генерала... жуть!.. Сказано: "ЛАГГ" госиспытаний не прошел", - значит, не прошел. Данные из первых рук.
- А в производство запущен? - Недоумение, если не вызов прозвучали в словах Горова.
- Что делать, если в нашей истребиловке одни тихоходы? - Чиркавый явно кого-то копировал. - Эталонный образец "ЛАГГа" показал скоростенку, его и поставили на поток. Несколько тысяч наклепали, потом отказались.
- Могут выделить из задела? - Горов смотрел Чиркавому в рот.
- Если командир лопух - запросто, - улыбнулся Чиркавый. - Запросто! повторил он. - А вот такой башка, как мой майор Егошин...
- Михаил Николаевич?.. Вы знаете Егошина?..
- Отец родной!.. "Батя"!
Ах, бабуся, золото, какую встречу им подгадала! Оказывается, не вступись Егошин за своего пилотягу, дурного малого Беретку, на которого напала блажь промчаться с веселой подружкой по городу на подвернувшейся под руку "эмке", не было бы в строю военного летчика Чиркавого и все те "юнкерсы" и "мессеры", что сбиты им лично и в группе, гуляли бы в нашем небе... Велико же было искушение Горова сейчас же рассказать Чиркавому о ритуале посвящения в "Союз старых орлов", проходившем под руководством самого Михаила Николаевича, магистра "Союза". Таинство совершалось при свечах, с чтением стихов (не вполне печатных), с принесением на кинжале клятвы верности орлиному гнезду, орлиному племени. Связанный словом, в присутствии Житникова Алексей лишь с чувством поддакивал Чиркавому: "Душа командир Егошин, сердечный человек... А жена, Клава, - что за женщина!" Мог бы Алексей выложить фронтовику - Герою Чиркавому другую подходящую историю, рассказать, как генерал Хрюкин, тоже Герой, проводя инспекцию, поставил на кон свой портсигар, пообещав его тому из летчиков, кто лучше всех приземлится возле посадочного "Т". Но случай этот, позволивший Алексею отличиться, заслужить похвалу боевого генерала, не очень выгодно представлял самого Егошина, тоже пытавшего счастье; Горов решил, что лучше о нем не вспоминать.
Житникову в таком разговоре хранить молчание было трудно, он спросил Чиркавого:
- Звездочку в Кремле вручали?
- Рассчитывал на Кремль! - эхом отозвался Герой. - Очень рассчитывал... одним бы глазом глянуть! Мы же, слушай, товарищу Сталину письмо писали. Так бы я Героя разве получил? При Веревкине? Да ни в жизнь, что ты! По своим ударили, такой был бенц. "Генерал-пристрелю" на меня с пистолетом, я на него... Дурака-то .потом сняли, а за мной хвост, непочтение к родителям. Командир полка Веревкин такую создал репутацию, дескать, Чиркавый, несмотря что больше всех в полку нащелкал, пьяница незрелый, бригвоенюриста избежал, а с трибуналом встретится... Кто насчет письма мысль кинул, не скажу, но все комэски его подписали. Причем так: фамилия, а в скобках - количество сбитых. Все на голых фактах: за весь год - три ордена в полку. А какие бои, потери, наступление это!.. Майору Веревкину подписывать не дали. Он свою позицию определил: пока, говорит, сам Героя не получу, других Героев в полку не вижу... Подписали - и этому, Поскребышеву. Вот. Чтобы вернее дошло. Так, мол, и так, уважаемый, передайте родному товарищу Сталину, что бьем врага, себя не жалея, а наград никаких не выходит... Месяца полтора, что ли, прошло, я, помню, чуток вздремнул, меня толкают: вставай, Афоня, ведь ты Герой!.. Да, глянуть бы... Не повезло. В приемной Калинина вручали. Оттуда всем кагалом в "Москву", швейцар первый друг... Пойду к Веревкину, - прервал себя Чиркавый. Давно не виделись, да. Не поздно!.. Он что думает, Чиркавый на стрельбы не явится? Упражнение сорвет? И он меня с эскадрильи пинком под зад? А я завтра распушу щиты, разделаю их, как бог черепаху, а потом и скажу: ну-ка, товарищ майор, командир полка, покажи, как стреляешь, продемонстрируй... При всех потребую. Если Чиркавый заслужил, а он считает, что не положено, неужели молчать? Пусть все знают, кто летчик, а кто дерьмо...
Ткнулся в стол и уснул мертвецким сном.
- Ну и Чиркавый! - неожиданный финал почему-то развеселил Житникова. Скапустился... готов.
Горов, ни слова не говоря, бережно подхватил странно легкое тело Героя и понес, как ребенка, в постель.
Неторопливо раздел, складывая обмундирование на табурет, покрыл шинелькой синего сукна...
Сержант, молча наблюдавший эту сцену, нахлобучил ушанку, отсалютовал командиру и, как был в одной гимнастерке, припустил через всю деревню в свою избу. "Был Егошин, - думал он о капитане Горове, - потом Баранов, теперь его икона - Чиркавый... "ЯКи" - добрые кони! Воевать пойдем на "ЯКах"!.."
...Трубно ревя в облаках искрящейся на солнце снежной пыли, не признавая над собой ничьей власти, кроме власти вожака, "ЯКи" гуськом продвигались за капитаном Горовым, чтобы с околицы подмосковной деревни стартовать на Южный фронт. Изгибы и неровности рулежной дорожки, прорытой лопатами между слежавшихся за зиму, уже темнеющих сугробов, затрудняли движение маленьких машин. Они покачивались, пружиня на черных колесиках, но строй их не растягивался и не скучивался: эскадрилья, занятая собой, миссией, ею на себя принятой, настойчиво и дружно рулила к стартовой черте.
Горов оглянулся, и невнятный гортанный звук, - передатчик был включен, достиг слуха летчиков. Горов подавил клекот внезапно подступившего волнения: "Я
