Тех, кто сейчас в Москве мельтешит перед ним. Героем, льет патоку, не сразу раскусишь.
- ...Люстры пудовые, скатерочка с хрустом, Эх, говорит, Фоня-Фонечка, люблю, когда мужик нескупой. Обещалась сюда приехать... Врет? Верить ей, москвичке? - хотел знать Чиркавый, ища поддержки у дальневосточника. - Или все потому, что Герой, деньги?..
Находясь в плену сомнений, он каждого, кто не так скажет, не так глянет, брал в оборот. Пускал с лестницы, грозил пистолетом. Сражался с патрулями...
Дальневосточник не пил, а слушал его хорошо.
Не проронив слова, слушал.
- Третьего дня заявляет: с тобой убегу! На фронт уеду, возьмешь?.. Обшивать буду, обстирывать. Я, Фонечка, на районных соревнованиях второй результат выбивала, и в живого фашиста попаду, не сомневайся... Дуреха: под Старую Руссу бежать? Алеха там сейчас терпит, мать ее, Старую Руссу. Завидует: Москва, сам понимаешь, столица... Как вспомню сорок первый год, как с капитаном Трофимовым на Можайском направлении в засаде сидели. Вдвоем, на "ишаках" Посадили нас вдвоем встречать врага, отражать налеты. "Юнкерсы" на Москву где-то стороной идут, а возвращаются над нами низом... Стекла в пустых дачах дрожат, яблоньки осыпаются. Капитан Трофимов только зубами скрипит. Золото мужик - капитан Трофимов. Такие были летчики, не чета Веревкину, действительно орлы, для них что надо из-под земли достанешь... Короче, мы в "Москву" прямо с вокзала, кто в чем, в шлемофонах, в унтах, как орда, швейцар на входе артачится, вроде не так одеты. Я ему дуло в бок, он и заткнулся. А как с бляхами нас увидел, уже другой, лыбится: я, говорит, при обязанностях, у меня на гостя нюх. За налетчиков, спрашиваю, принял, с нюхом-то? За диверсантов? Мы здесь, Алеха там, "ИЛов" прикрывает... Знаешь, как "ИЛов" надо прикрывать? - с вызовом спросил Чиркавый, метнув на Горова темный, презрительный взгляд.
Фронтовика будто подкинуло при этом, он стал на ноги пружинисто и твердо. Поднял на уровень глаз рядком составленные пальцами вперед ладони, глубоко ими нырнул и выплыл. Нырнул - и выплыл.
- Всю дорогу так, чтобы "ИЛов" не обогнать, а себя под зенитку не поставить. Они ведь на малой скорости, как жуки...
Горов неподвижно, без вращения глазами, его слушал, как бы сквозь рассказчика всматриваясь в морозное небо над снегами северо-запада, в скаженную, без роздыха работенку летчиков по взаимосвязи, взаимной выручке, без чего людям нельзя.
Генштаб удачно переключил стрелки.
Алексей уже не жалел, что его занесло в эту избу, свело с фронтовиком Чиркавым.
Во входную дверь постучали.
- Кто? - поднялся с места Горов.
- Я,товарищ капитан!
Он узнал голос Житникова, поднял задвижку.
- Посыльный шумнул, что вас... это...
- Все в порядке, Житников.
- Я нашел другой ночлег, товарищ капитан.
- Все в порядке, беги.
- С-секреты? - надвинулся сзади Чиркавый. - От меня?
- Какие секреты? Летчик мой, сержант Житников...
- Проходи, сержант, если летчик. Садись, если летчик. Я не смотрю, что сержант...
- Проходи. - Горов пропустил Житникова вперед. Сели за стол втроем.
- А бьют "горбатых", я тебе скажу! - продолжал Чиркавый, подчеркнуто обращаясь к Горову. - Иной раз "ИЛ" внизу парит, как самовар, а тянет домой, из последних сил тянет, линию фронта перевалит - бух в снег и уже на крыле, пляшет, руками размахивает, дескать, ура, живой... Вот с косой-то каждый день в обнимочку намаешься, так, бывает, иной раз не знаешь, что бы дал, только бы куда прислониться... Сказали бы сейчас: все, Чиркавый, ты свой долг исполнил, оставайся в тылу, - я бы до неба прыгнул, честно. У нее муж-то на броне, она так считает: с одним, говорит, спишь, другой нравится, в том и разница, смятенная улыбка блуждала на устах Героя.
- У вас сколько сбитых, товарищ капитан? - вклинился в беседу Житников. Горов, дорожа вниманием Героя, боясь неосторожным словом его спугнуть, утратить, надавил сержанту на сапог: помалкивай!
- Лично - семнадцать, - ответил Чиркавый с готовностью. - Четыре в группе. Есть неподтвержденные, они не в счет. Убрал - и ладно. - Он помолчал. Двадцать пятого июня гонял одного "юнкерса". Он мне по морде... вот, вывеску поцарапал, я его за это - в Рижский залив. Доложил, зафиксировали, а потом пожалуйста: сбитый не в счет, нет подтверждения. Женская логика... Баба говорит одно, делает другое, как фининспекторша в Калинине. "Не искушайте меня", - лепечет, а у самой ноги, чувствую, обмякли... Теперь под Руссой веселей пойдет: "ЯКи" получаем! Какое сравнение, если взять тот год!.. Я тебе провозной дам. Столик снимем, из инспекторов кого прихватим, - он предвкушал поход, как бы уже давно с дальневосточником обговоренный. - У моей подружка есть, тоже с комбината...
- Точно, что "ЯКи"? - осторожно уточнил Горов, не решившись - да еще в присутствии сержанта - сделать это тотчас по оглашении новости.
- Или "ЛАГГи" возможны? - вопреки предостережению капитана, Житников не удержался от вопроса, мысль об Оружии жила в нем неусыпно. Формула, обдуманная и зашифрованная в четырех по-немецки написанных словах в книжечке, врученной ему на память Алькой, окончательно сложилась, когда выпускник авиашколы сержант Житников прибыл для прохождения службы на должность летчика в молодежный, недавно сформированный полк, - один из ста, которые еще предстояло создать; весь комсомольский призыв сорокового года ушел на пополнение ста полков, стоявших, как и самолеты, за словом "Оружие", и формула Егора, формула поколения, называл он ее, - в окончательно сложившемся, законченном виде читалась так: "Родина вручает Герою Оружие во имя своей великой Истории". А вслух, воображая предстоящие бои, Егор говорил: "Нам добрые кони нужны, жеребцы!" И товарищи повторяли за ним: "Добрые кони нужны, жеребцы!"
- Под Москвой Шульца сняли, кавалера Рыцарского креста. Знаете, сколько наших собрал? - фронтовик, во все посвященный, взирал на темных людей с печалью. - Командующий ВВС издал специальный приказ... Сбивал по три штуки в день. И в основном - "ЛАГГи"... "ЛАГГ" госиспытаний не прошел, - добавил он, с силой сощурив один глаз.
- Быть не может! - воскликнул Горов.
