После Харькова судьба вновь свела Раздаева с Хрюкиным. В отличие от предвоенных лет, когда жизнь войск подавалась в газетах под безличным обозначением "Н-ская часть", война вводила в широкий обиход имена, закрепляла их за отличившимися соединениями, родами войск: конница Белова, гвардейцы Панфилова, дивизия Руссиянова... Хрюкин прибыл в Валуйки на московском "Дугласе" с высокими полномочиями и на обычный в таких случаях вопрос: "Что привез?" - отвечал: "Армию". Так по ходу очередной реорганизации ВВС появилось на юго-западном направлении новое войсковое объединение авиаторов - 8-я воздушная армия генерала Хрюкина. В авиации Хрюкина знали: воевал в Испании, из Китая вернулся Героем, руководил инспекцией... Дивизия Раздаева вошла в состав 8-й воздушной...
Командир дивизии встретил Хрюкина на степном выпасе, только что принявшем пополнение, пришедшее на Дон из тыла. Докладывая обстановку, ход воздушного боя, навязанного "мессерами", Федор Тарасович отметил про себя, что отношения, сложившиеся между ними в далеком довоенном Смоленске, не утратили напряженности, некоторой остроты. Обсуждая действия пострадавших, предусматривая контрмеры на будущее, Раздаев напряженно ждал, когда же Хрюкин вспомнит, наконец, его прегрешение, рапорт, сунутый под сукно в канун инспекторского осмотра? Проводив Тимофея Тимофеевича, полковник должен был с удовлетворением признать, что командарм не злопамятен.
А сейчас, теснимый к Волге, прижатый к ней, Хрюкин, чтобы выстоять, в основу своих действий положил... массированный удар! "Ась?" - произнес Раздаев, как бы ослышавшись. Массированный авиационный удар - это 1150 "юнкерсов" и "мессеров", дробивших многострадальную Варшаву. Это семьсот бомбардировщиков в сопровождении восьмисот истребителей, одновременно и ежедневно сокрушавших центры английской промышленности. Город Ковентри стерт с лица земли массированным налетом двух тысяч бомбардировщиков. "Ась?" повторно выговорил Раздаев. Его сумрачное, загорелое лицо умело живо, с резкостью, свойственной натуре, скопировать кого-нибудь, очень похоже передразнить или принять выражение высшей удивленности.
Полковник Раздаев, однако, не ослышался.
Генерал Хрюкин поднимал свою армию на первый под Сталинградом массированный удар против танковой армии Гота - с привлечением всех бомбардировочных, штурмовых, истребительных частей, всех, до единого, самолетов, находившихся в строю. Обдумав и приняв решение, молодой командующий в действиях был быстр и тверд, без колебаний устранял все преграды на избранном пути. Насмешливое "Ась?" и подобающая мина на лице возникли независимо от воли Федора Тарасовича, - комиковать он был не расположен. С командармом, понимал полковник, шутки плохи. Одного комдива Хрюкин снял, заявив на Военном совете: "Превратился в стартера, в наземного воздушного вожака, влиять на летный состав не способен..."
Не успел Федор Тарасович, озадаченный решением Хрюкина, собраться с мыслями, как последовало распоряжение: свести две штурмовые дивизии в единую "Группу No 5". Руководство группой в интересах мобильности управления командарм передал в одни руки - полковнику Раздаеву, и Федор Тарасович с каким-то осатанением взялся за дело.
Его штабники страшились, когда комдив, тяжелея подбородком, сама непреклонность, гнал всех от себя ("Мне штаб не нужен!"), рассылал по хуторам, где базировались полки, повелевая всеми доступными средствами восстанавливать технику. "О каждой машине, введенной в строй, докладывать мне лично!" Всех разогнав, хватался за голову, вырабатывал задний ход - одному человеку "Группа No 5" непосильна. Призывал штурмана, начальника разведки (бывшего летчика), усаживал рядом с собой, сколько было .умных голов, чтобы сообща судить-рядить, обдумывать маршрут, способы прикрытия, проигрывать заходы и атаки по опасной, не прощупанной разведкой Тингуте. В разгар приготовлений, как говорится, под руку, позвонил Хрюкин:
"Раздаев, подтвердите ваш позывной, ваш позывной не слышу!" "Шмель-один", "Шмель-один"!" - торопливо, громко, перекрывая помехи, ответил Федор Тарасович, не вполне понимая генерала. "Не слышу "Шмель-один" в воздухе, не работаю с ним над целью! - прокричал Хрюкин с того конца провода. - Пора, полковник, перестать быть летчиком мирного времени!..."
Летчик мирного времени?.. Пилотяга, не умеющий воевать?.. Горяч командарм, ох горяч...
Так среди всех треволнений и забот встал вопрос, до сих пор Федором Тарасовичем не решенный: кто возглавит "Группу No 5" в воздухе? Кто поведет ее на цель, на Тингу-ту?..
- Лычкин на месте? - спросил Раздаев.
- Не вернулся с боевого задания Лычкин... - сказал Егошин.
- Когда?!
- Сегодня. Сейчас не вернулся...
- Кто за вас будет докладывать?
- Лычкин вел первую группу, я - вторую, - начал объяснять майор.
- Что наблюдали? - перебил его Раздаев.
- "Мессеров" наблюдал, товарищ полковник, - сказал Егошин, втягиваясь помалу в знакомый, трудный, особенно сразу после вылета, тон, характерный для Раздаева. Под комбинезоном Михаила Николаевича, глухо застегнутым, были трусы да майка, на ногах - прорезиненные тапки: августовский зной и жара бронированной кабины принуждали летчиков, втянутых в боевую работу, оставлять на земле, сбрасывать с себя под крылом и брюки и гимнастерки, только бы посвободней, посноровистей было им в воздухе. Скованность, неловкость Егошина в присутствии Раздаева вызывала манера полковника держать себя с подчиненными так, будто боевая работа, каждодневные вылеты - с их риском, смертельной опасностью - не так важны для дела, как заботы, обременяющие командира дивизии на земле. "Кто будет докладывать?" - а ведь рта не позволил открыть, кинулся на журналиста, дался ему этот "стервятник", - думал Михаил Николаевич; его подавляла и прямо-таки умиляла бесцеремонность, с какой Раздаев, замалчивая главное, огнедышащую сердцевину их каждодневной работы, - боевой вылет, штурмовку, - уходит, уклоняется от этого, выдвигает на первый план частности. - "Мессеров" наблюдал, если можно так выразиться, товарищ полковник, продолжал Егошин, - когда на подходе к цели садишь по ним из всех стволов, аж крылья вибрируют... А наших истребителей опять не было...
