— Как это ничего не стоят? Катера-то самолеты буксируют…

— Катера заводят тонкий линь, буксировать им до слипа всего двадцать пятьдесят метров. А за какую штуковину нам заводить трос, хотя бы самый легкий, манильский? Нет на самолете такого приспособления. Разговоров на корабле много, люди горько переживают случившееся, а один взял да и придумал…

— Так что же он придумал?

— Да не он один, а все вместе. Сделать из манильского троса и брезента мягкий пластырь, подвести его под самолет, обтянуть им корпус самолета, на манер плетеной сумки, и буксировочный конец закреплять уже за пластырь. На своей шлюпке-шестерке проверили — получается.

— Что ж, неплохо… А над чем вы сейчас думаете?

— Останусь ли командиром корабля после сегодняшнего разбора.

В перерыве некоторые участники разбора обнимались на радостях, увидев друг друга через год после последней встречи. Кто вскользь, осторожненько, кто посмелее, в полный голос, обменивались впечатлениями о сделанном Викторовым разборе, строгом, но точном, во многом поучительном. У нас на флоте Михаила Владимировича все очень уважали. Казалось, не было ни одного самого отдаленного уголка, где бы он ни побывал, ни посмотрел, как живут люди, как несут службу. Многое, очень многое сделал Викторов для развития сил флота, для укрепления его боевой мощи. Он ввел постоянное боевое дежурство на каждом корабле — не менее одного орудия. Надводные корабли и подводные лодки стали плавать круглый год. Лед или не лед, а изволь действовать. Именно при Викторове родились такие понятия, как степень боевой готовности корабля, оперативной готовности соединения, флота.

После перерыва с докладом об итогах партийно-политической работы выступил Г. С. Окунев. Совершенно неожиданно для меня, говоря о дружбе армии и флота, он привел в пример нас. Помянул добрым словом машинистов, особенно Углицкого, похвалил работу, проведенную под руководством Баляскина.

По результатам боевой и политической подготовки «Теодор Нетте» не оказался в хвосте.

Осенью 1936 года, после совместного учения Тихоокеанского флота и Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, Николая Ефремовича Басистого откомандировали на учебу в Академию Генерального штаба, а я вскоре был назначен начальником штаба бригады заграждения и траления. Пришлось привыкать к новым обязанностям, благо на бригаде мне все было знакомо.

В это время на заводе под флагманский минный заградитель переоборудовался сухогруз «Аргунь». Флагманский корабль получал довольно мощную артиллерию, в том числе и зенитную, новейшие средства связи, а главное — новейшие для того времени электронавигационные приборы гирокомпас, курсограф, автоматический прокладчик и даже эхолот.

Минные заградители в полном составе (пять кораблей) часто выходили в море: тренировались в отработке совместных минных постановок, особенно в условиях тумана и ночью. Управление кораблями в совместном плавании и маневрирование в условиях плохой видимости облегчалось благодаря радиостанциям ультракоротких волн, действовавшим на дальности видимого горизонта. Хорошая подготовка командиров кораблей и экипажей позволяла держать строй предельно сжатым — интервалы между кораблями не более 50 метров. Такие условия плавания постепенно, в результате неоднократных тренировок становились привычными, а штурмана все больше и больше совершенствовали плавание по счислению. Всему этому способствовали и разборы с флагманскими специалистами и командирами кораблей результатов каждого похода. Словом, дела на бригаде шли неплохо. И я стал подумывать об отпуске, тем более, что давно уже не отдыхал. Так, спустя почти год после нового назначения, мне довелось побывать на Камчатке, о чем я давно мечтал. Командир бригады разрешил мне провести там свой отпуск. К тому же я был официально включен в комиссию, которую возглавлял помощник командующего флотом по сухопутной части генерал Стороженко. На меня возложили чисто морскую сторону дела: определить, где лучше оборудовать места для базирования кораблей. Такое приказание я получил от нового начальника штаба флота А. В. Попова, сменившего на этом посту О. С. Солонникова, человека большой морской культуры, служившего так, что о нем с полным правом можно сказать: «рыцарь долга и службы».

Вскоре после крупного, совместного с армией учения флота Михаил Владимирович Викторов, под руководством которого вырос Тихоокеанский флот, получил назначение на должность начальника и члена Военного совета Морских сил РККА и отбыл в Москву. На флоте его сменил флагман 1 ранга Г. П. Киреев, ранее бывший заместителем Викторова. Тогда же в должность начальника штаба флота и вступил прибывший с Балтики капитан 1 ранга А. В. Попов.

Александр Васильевич Попов — матрос Революции. Он был направлен в Военно-морскую академию на специальный курс вместе с К. И. Душеновым, В. М. Орловым, А. П. Александровым, впоследствии видными флотскими военачальниками. Всех их я знал еще по Балтике, когда они проходили там свою предвыпускную стажировку.

Как начальнику штаба бригады заграждения и траления, мне часто приходилось встречаться с Поповым; и я проникся к нему уважением за неуемную жажду познания особенностей морского театра и душевность.

Прощаясь со мной, начальник штаба сказал:

— О комиссии никому ни слова. Командиру бригады я все сам объясню. Считай, что ты едешь в отпуск на Камчатку.

Через двое суток транспорт вспомогательного флота, на котором нам предстояло совершить это увлекательное путешествие, вышел в море. Дул свежий северо-западный ветер. Корабль, тяжело вздыхая, нырял вниз, а потом поднимался на гребень волны.

В одной каюте со мной, к моему удивлению, оказался командир бригады подводных лодок Матвеев, которого я знал еще по училищу. Как выяснилось, он увлекался географией и на Камчатку направился тоже в отпуск — разыскивать материалы, написанные самим Крашенинниковым. Вторым соседом по каюте был инженер-строитель Фомин.

Пролив Лаперуза прошли ночью. С молчаливого согласия командира транспорта Давыдова и штурмана я часами находился на мостике или в штурманской рубке. Когда корабль миновал пролив, мы сразу почувствовали суровый характер Охотского моря. Ветер стал жестче; волна все больше набирала силу, и уже через сутки заштормило всерьез. Скорость снизилась на один узел. В каюте стол и стулья привязали, а вещички сложили на койках. Двое суток шли Охотским морем, и не было ни единой возможности определить место корабля по солнцу или звездам.

В то время наши корабли из Охотского моря в океан или обратно ходили первым Курильским проливом, там, где Камчатка кончается мысом Лопатка. Другой берег пролива был уже японским.

Генерал Стороженко сказал нам, что никаких совещаний проводить не будет, так как каждый хорошо знает свой объем работы и сроки ее выполнения. Однако, когда погода немного утихла, он все же вызвал меня к себе в каюту, чтобы кое-что обговорить. Я показал ему на карте места, которые собирался осмотреть.

— У вас, батенька, план такой, будто в вашем распоряжении человек десять. Вместо десяти вы будете иметь только одного представителя технического отдела. Учтите, милейший, все, что вам сказал Попов, должно быть выполнено полностью и в сроки, пока корабль сдает и принимает груз.

Всю ночь я проторчал в штурманской рубке, ожидая, когда же появится вулкан Араид. Еще утренняя заря не заиграла, как явно прямо по курсу стала видна его большая сахарная голова. Прошло около часа, и она превратилась в пирамиду с белой вершиной. Это уже не чудеса, а остров, и таким островом мог быть только вулкан Араид. Видимость на море отличная, волнение стихло.

Пролив между мысом Лопатка и Курильскими островами прошли в такой туманной мути, в которой мыс Лопатка был едва различим, но удары его туманного колокола доносились отчетливо.

Вышли в дышащий сильной зыбью Тихий океан. Какой же он тихий, когда его могучие волны плавно поднимают наш корабль на высоту многоэтажного дома и также плавно опускают в бездну. Такой мощи валов в других океанах мне встречать еще не приходилось.