Что-то было непонятно в этой БРДМ-3 (вспомнил он наконец модификацию броневой машины). Но прежде чем разбираться в этом, он крикнул за спину:
– Насер!
Воин приполз и остановился рядом, лишившийся где-то своей жиденькой бороды. Он выглядел значительнее здоровей, чем обычно, губы не были испачканы грязным налетом жевательной табачной дряни, как обычно, но Сауду было не до внешнего вида подчиненных.
– Проверить, – послал он подчиненного, и тот, оглядываясь на него с вытаращенными в немом удивлении глазами, пополз вперед, не выпуская из рук разряженную винтовку. У ближайшего трупа он перевооружился, подхватив оружие противника и исчез за широким колесом бронемашины.
И тут раздался выстрел. Затем еще один выстрел, и еще, и еще… Аль-Бакри понял – это «развлекается» Хафиз. Он то ли не мог переключить регулятор автоматического огня, либо не хотел делать этого. Только выстрелы все не кончались, а вслед ними в развалинах, видневшихся за огромным, метров пяти в диаметре, шатром, непонятно как выросшем недалеко от бункера, раздавались крики. Иногда короткие, означавшие, что Хафиз попал в жизненно важный орган; иногда длинные и тоскливые – и тогда выстрелов было два-три, через равные промежутки времени. К ним присоединились вдруг предсмертные вопли баранов. И тут вернулся Насер.
– Все чисто.., господин, – он опасливо поглядывал на Сауда, которому больше всего не понравилось, как нервно дрожит палец воина на спусковом крючке автомата.
– Ты что, сын ослицы, не узнаешь меня?!
– Нет, господин, вроде голос командира Аль-Бакри, но нет, это не вы, командир.
Сауд в бешенстве принялся теребить по привычке левое ухо, которое – о, аллах! – было целым и непривычно большим. А ведь половину его он оставил еще там, в Афганистане, раненный в короткой стычке с неверными.
Этот жест словно успокоил Насера; он принялся объяснять что-то появившимся опасливо из бункера воинам, которые принялись удивленно разглядывать друг друга и командира. Впрочем последний в разборки встревать не стал, направившись короткими перебежками вокруг БРДМ. Точнее вокруг того, что осталось от боевой машины.
Броневик в задней части отсутствовал, словно кто-то отсек от него третью часть гигантским клинком; только что это должен был быть за клинок, перерубивший и часть двигателя, и третью пару колес вместе с дисками, и самое главное – броню БРДМ, совсем недавно с легкостью остановившую не меньше сотни пуль из М-16, ударившими в нее почти в упор со скоростью восемьсот метров в секунду?
Сауд не поленился, протиснулся в образовавшуюся в корме броневой машины щель рядом с остатками движка, чуть морща нос от резкого запаха соляра, наверное пропитавшего всю землю вокруг – топливные баки тоже вскрыл какой-то гигантский консервный нож.
Внутри такой машины он не разу не был, потому оглядевшись, ничего трогать не стал, только вытолкал наружу тело асадовца, поддавшееся легкому толчку и вылез следом сам. Воины, стоящие кружком совсем рядом, дружно обернулись к нему, но за оружие, висящее на плечах у каждого, хвататься не стали.
– Значит, договорились, – обрадовано подумал Сауд, поворачиваясь к появившемуся из за шатра Хафизу, замечая крем глаза, что руки воинов потянулись к автоматам.
Он и сам перехватил поудобнее АКМ, глядя, как к ним с безумной улыбкой на губах приближается «племянничек». Тот, казалось, от избытка адреналина в крови стал выше ростом, моложе и стремительней. Редкая, всегда неопрятная бородка на щеках отсутствовала. Аль-Бакри понял – вот тот долгожданный момент, когда ничто не остановит его от сладкого чувства сминаемой его железными пальцами глотки, а затем и шейных позвонков наглого мальчишки. Потому что после того, что произошло вокруг, никакой дядя ему уже не страшен.
– Да и есть ли он теперь здесь, этот дядя, и все остальные, кроме нас, – подумал он, оглядывая мрачный лес, окружавший место событий, не выпуская впрочем из внимания Хафиза.
Однако ни сам он, ни другие воины, ни безумный мальчишка не успели сделать ничего – даже слова не сказать, когда совсем рядом словно взметнулся песчаный вихрь, тут же опавший, но оставивший перед остолбеневшими воинами группу новых персонажей.
Вперед выступил молодой парень в каком-то длинном белом стариковском одеянии; на руках он держал девочку лет четырех-пяти. К правой ноге парня прижимался лохматый пес, сразу же оскаливший острые зубы. По бокам их подпирали два верблюда, невозмутимо пережевывающие что-то; позади виднелись еще какие-то животные, скорее всего козы.
Первым опомнился Хафиз. С той же счастливой улыбкой на лице он шагнул вперед, поднимая АКМ. Пес с грозным рычаньем бросился на него и упал с коротким визгом; он попытался ползти вперед, защищая хозяев, но безумец уже не обращал на него никакого внимания. Ствол автомата переместился на людей – прямо на девочку, которую парень явно пытался то ли спрятать за своей широкой спиной, то ли отбросить в сторону, но… Палец опять нажал на курок и вместо громкого одиночного выстрела раздался только сухой щелчок – патроны кончились.
Хафиз недоуменно опустил голову вниз, к оружию, которое ни разу его сегодня не подвело, и потому не увидел, как парень напротив сделал два коротких шага вперед; его рука, вооруженная ножом с коротким кривым лезвием метнулась вперед, и еще раз, и еще, и еще… – пока мертвый уже воин не начал падать назад, вздрагивая торсом от каждого смертоносного удара.
Он наконец упал на песок, подогнув одну ногу; во вторую успел вцепиться раненый пес.
– Не стрелять! – взмахом руки остановил своих бойцов Сауд. Он вдруг понял, что может быть на много дней пути вокруг никого нет. Никого кроме его самого и семерых, нет, – он взглянул на девочку, – восьмерых человек, способных не только стрелять из автомата. Да, не только стрелять, копать могилы (тут он посмотрел на лежащего навзничь Хафиза и шатер, из-за которого он пришел); и зарезать наконец того барана, который орет, не переставая, последние пять минут.
Аль-Бакри тут же назначил Насера начальником караульной команды в количестве трех человек, ткнул пальцем в направлении, где каждый должен был обеспечить наблюдение и, дождавшись, когда воины разбегутся, выполняя приказ, отправился осматривать свои новые владения. Следом потянулись остальная троица с автоматами и парень в странном наряде с ребенком. Последний явно идти не хотел, но увидев как Сауд показал глазами на девочку, молча пошел за ним, впереди остальных воинов. Командира очень впечатлила расправа с Хафизом, да и нож, сделавший свою кровавую работу, укрылся где-то в широких складках его одеяния. Девочка опять была на руках парня; только раненый пес, остановленный взмахом ладони, остался охранять маленькое стадо из двух верблюдов и четырех (не ошибся Сауд) коз.
Прежде всего Аль-Бакри подошел к шатру. Шатер был великолепным; раньше в таких жили эмиры. Да и сейчас он был по карману очень немногим. Затканый внутри шелком, он не был обременен обилием обстановки. Вдоль стен его были в несколько рядов расстелены одеяла, по восточной традиции хан-атласные с верхней стороны; посреди шатра стоял столик, заставленный фруктами и сластями в чашах желтого металла («Золото», – равнодушно отметил Сауд). Рядом курился высокий кальян.
Аль-Бакри опустил полог шатра, не заходя внутрь – не потому, что не хотел топтать белоснежный войлок на полу: пусти он воинов внутрь, выгнать их оттуда получится не скоро. А в своем авторитете вождя он был уверен не столь сильно, как хотя бы час назад.
Дальше экскурсия пошла вдоль по периметру участка, составленного в основном фрагментами каких-то развалин, среди которых в разных позах застыли трупы – мужчин, женщин и совсем немногих (он увидел всего двух) детей. Если бы Сауд мог сейчас оживить Хафиза, он бы с удовольствием сам убил его, и не один раз. Не потому, что был таким человеколюбивым, нет. Почему-то Аль-Бакри был убежден, что никогда больше не попадет в Сирию; что жить ему дальше придется малым племенем, в котором так пригодились бы… ну хотя бы вон та красавица, несомненно арабка, хоть и белокожая, как европейка. Девушка лежала обнаженной в огромной ванне, из которой уже почти исчезла вода. Чуть выше ее левой роскошной груди темнели сразу два входных отверстий пуль, которые, пробив тело насквозь, разрушили и целостность толстой пластиковой емкости, созданной для любви и неги. Теперь тут ни тем, ни другим не пахло. Да еще этот баран!
