Этой незнакомке ничем нельзя было помочь. Единственное – укрыть от нескромных взоров. Что он и сделал, содрав с необъятной кровати что-то непонятное и очень приятное на ощупь, чем можно было накрыть всю груду железа. Слабый порыв соседки, попытавшейся привстать на кровати, Александр проигнорировал и, завершив скорбное дело, направился на разведку местности – дело, которому он тоже был весьма и весьма квалифицированно обучен.

Брюки, благодаря широкому ремню, ужатому сразу на три дырочки, больше не падали, и подполковник Кудрявцев, отступив метров на двадцать, к самой опушке леса (какой лес в густонаселенном микрорайоне Саратова?!), оглядел место локальной катастрофы. Как иначе можно было назвать нагромождение странных развалин, с крышами и без них, будто постриженных гигантской косой каждое на своем уровне; обломки каких-то машин и механизмов, в одном из которых он с удивлением узнал переднюю половину КАМАЗа, задравшую лобовую часть целой на вид кабины, из которой пытался выбраться рослый мужик в комбинезоне. Чьи-то ноги торчали между кабиной и частью кузова – оттуда, где никаких пассажирских мест конструкцией грузовика не предполагалось.

Рядом в стену такой же, как кудрявцевская, полукомнаты упирались три трубы метрового диаметра длиной, как прикинул подполковник, в те же пять метров. Нет – в верхней было поменьше – метра три. Из глубины одной из нижних, длинных, доносилось басовитое рычание собаки (точнее собак, поскольку рычание перемежалось более звонким взлаиванием). Там же кто-то истерично бормотал, но Александр не бросился немедленно на подмогу, поскольку ни в лае, ни в рычании никакой агрессии не распознал. Как рычит пес, бросившийся на человека, он знал слишком хорошо; еще лучше он знал, как эту агрессию пресечь. Самым фатальным для агрессора образом.

Перечислять все то безобразие, что Кудрявцев оглядел практически мгновенно, можно было долго. Ему же хватило лишь этих самих мгновений, затем неторопливо, примечая каждую мелочь, и откладывая ее в память так же надежно, как в любом другом серьезном Задании (а для Александра все Задания были серьезными), он направился по часовой стрелке вокруг этих Содома и Гоморры, в центре которых островком надежности и благополучия возвышался сруб – скорее всего бани, из трубы которой лениво вился дымок. В отличие от других строений различной степени разрушения, с крышей и без нее, но не выше трех метров каждое, баня была абсолютно целой, с надстроенным над срубом вторым этажом, обшитым вагонкой и крышей, покрытой металлочерепицей зеленого цвета.

В ее целостности Кудрявцев убедился достаточно быстро, обойдя по периметру зону бедствия, которая представляла собой практически правильный квадрат со стороной метров двадцать пять. Уже завершая осмотр, он немало подивился способу, которым прибыл сюда хлипкий паренек с чемоданом в руке. Сам парень лежал на крыше небольшого красного автомобильчика – «Мазды» -двойки, за рулем которой сидела, судорожно вцепившись к руль, молодая женщина с упавшей на правый глаз русой прядью волос. Позади – с заднего сиденья – виднелись две детские мордашки. Возраст детей в сумраке салона определить было сложно, но не больше семи-восьми лет старшей; второй, мальчик, и вовсе должен был посещать ясельную группу, если он, конечно, ходил в садик.

Парень на крыше автомобильчика подполковнику почему-то сразу не понравился. Может потому, что в глазах его Александр каким-то образом угадал следы похмелья – алкогольного или, скорее, наркотического. Наркоманов он особенно не любил; больше ненавидел только наркодельцов – слишком много жертв их «деятельности» пришлось увидеть на своем веку; и за «речкой» и дома.

Кудрявцев опустил глаза вниз – на чемодан серого цвета, ручку которого парень стискивал так, что побелели кончики пальцев. Александр вдруг замер и построжел лицом: где-то вдали в направлении, противоположном восходу солнца, прогремел взрыв; затем – через несколько мгновений, автоматная очередь – длинная, на весь магазин. Закончилось все сухими одиночными выстрелами – настолько тихими, что услышать их мог только человек, который такие звуки воспринимал автоматически, поскольку часто от этого зависела его жизнь. Его и его товарищей. А еще зависело – будет ли выполнено очередное Задание.

– Километров шесть-семь, не меньше, – машинально отметил он и, уже не останавливаясь, стремительным броском добрался до огромного сухого дерева на опушке леса, откуда, собственно, и начал разведку. Планы неторопливого, вдумчивого обследования местности надо было корректировать. Почему-то Кудрявцев почувствовал ответственность за людей (и животных), которые все еще копошились в своих персональных развалинах.

Незнакомка в роскошном пеньюаре все также лежала на кровати, чуть вздрогнув при появлении подполковника, и еще ощутимее – как только он выкрикнул хорошо поставленным командирским голосом в рупор из собственных ладоней:

– Внимание, внимание! Товарищи!.. Господа!… Граждане! Общий сбор у большого сухого дерева в направлении восхода солнца. Повторяю! Общий сбор у большого сухого дерева в направлении восхода солнца. Так, – добавил он уже вполголоса, – вроде всех пригласил, никого не забыл? Если только… Собак!

А последние и появились раньше других в точке сбора. Первым выметнулся из-за единственной сохранившейся стены соседки красавец алабай – явно жутко породистый и ученый. Затормозив всеми четырьмя лапами в двух шагах от Александра, пес не бросился на него, не залаял. Глухо клокотавшие в его глотке звуки подполковник расшифровал и как приветствие, и как вопрос, который в силу понятных причин не мог быть задан на обычном русском языке: «Что, черт возьми, здесь происходит?»

Следом за этим красавцем палевого цвета выскочили, путаясь в поводках, которыми почему-то были накоротко спутаны, две восточно-европейские овчарки, «девочки» – значительно меньшие по размерам первой громадины «мальчика», но тоже явно благородных корней. Благодаря этим поводкам овчарки остановились не так изящно и монументально; коротко взвизгнули и тут же умолкли, услышав негромкий повелительный рык алабая.

Так они и застыли втроем перед Кудрявцевым, не обращая внимания на людей, собирающихся за ними полукругом. Выходили люди по одному, по двое; втроем держались друг друга лишь давешняя водительница «Мазды» с детьми да пара, ведущая за руки мальчика лет пяти-шести. Растерянность и ошеломление читались во всех лицах. Кудрявцев, машинально пересчитывая подходивших к нему мужчин, женщин и детей вдруг понял, что так резало глаз в этих фигурах – практически все они были одеты как-то странно, будто в наряды с чужого плеча. Мужчины – так же как недавно Александр, украдкой придерживали нижние детали костюмов; женщины, напротив, старались обернуть потуже верхние – блузки, кофты. А кое кто и что-то более интимное – как например невысокая темноволосая девушка, вышедшая из половинки комнаты смежной с его, кудрявцевской. Она старательно оборачивала вокруг себя широченную ночную рубашку бледно-голубого цвета. Даже на непросвещенный в подобных вопросах взгляд подполковника, это одеяние гораздо органичнее выглядело бы на семидесятилетней старушке. Девушка, наткнувшись на его чуть насмешливый взгляд, густо покраснела – видимо ее взгляды на ночное женское белье не сильно отличались.

– Тридцать, тридцать один… тридцать два, – Александр покосился на красавицу-соседку, так и не вставшую со своей кровати. О! – тридцать три, – где-то совсем недалеко прозвучал такой знакомый и такой уместный сейчас призыв: «Люди! Ау! Помогите-е-е!»

Причем прозвучал как-то глухо, будто из-под земли. Люди, к которым и был обращен крик души какого-то неизвестного бедолаги, заозирались, невольно улыбаясь, а Кудрявцев уже скользнул стремительной тенью меж развалин, многие из которых, казалось, были готовы обрушиться в любой момент.

Призыв действительно исходил из-под земли – точнее со дна квадратного водоема глубиной метра два, который еще совсем недавно был полон воды. По его идеально ровным железобетонным берегам еще сочилась влага, а на дне, на песке, в центре квадрата пять на пять метров, в резиновой лодке с мотором на корме сидел паренек в камуфляже и шляпе с удочкой в руках. Сидел и обалдело глядел на подполковника.