Она беззвучно засмеялась, и Заур затылком почувствовал ее смех, а затем и увидел в зеркале, прежде чем Тахмина успела стереть его с лица.

— Неужели ты ничего не понимаешь, Зауричек? — сказала она. — Неужели не понимаешь, что это наша последняя встреча? Ну, скажем иначе, не последняя встреча, потому что мы, наверное, будем иногда сталкиваться — мир тесен, наш город тем более, а последнее, ну… — она опять усмехнулась и произнесла с ироническим пафосом:-…последнее свидание.

«Почему?» — хотелось спросить ему, но он смолчал, пытаясь найти ответ сам, ведь так часто она упрекала его в том, что он не тонок и не понимает настроений, связывающих мужчину и женщину или, наоборот, разлучающих. К тому экие очень он и огорчен был угрозой разрыва. Тогда он не понимал, что его равнодушие вызвано слишком частыми встречами и особенно опустошенностью после недавних ласк. И что не будь последней бурной недели, прошедшей под знаком необратимого конца пляжного сезона, или если бы она сказала ему все это на три-четыре часа раньше, когда они ехали сюда, до их объятий, реакция его была бы другой. Но теперь несколько часов, а может, дней, до исступленного желания снова быть с Тахминой, он мог спокойно думать о том, что никогда уже не будет с ней. «Как хорошо, — подумал Заур, — что я не послал ей того несуразного мальчишеского письма, которое написал спьяну после нашей первой близости. Как наивно и смешно оно выглядело бы теперь, когда я точно знаю, что никакой такой любви между нами нет, да и вообще… связывает — желание, разлучает пресыщенность, а все прочее — чепуха…»

— А знаешь, чья эта дача? — спросила Тахмина.

Впереди за высоким забором, выложенным из неровных серых камней, высился двухэтажный дом с широким косым балконом, выкрашенным в мутно-зеленый цвет.

— Нет.

— Ваших соседей, Муртузовых.

— Муртуза Балаевича? — удивился Заур. — А ты откуда его знаешь?

— Я знаю сына.

— Спартака… — сказал Заур, и внутри у него екнуло. Он хорошо знал Спартака. Его знакомство с Тахминой было неприятно. Он вспомнил повадки Спартака, его нрав, развязный и циничный язык, его отношение к женщинам. Заур знал, что означает для Спартака красивая женщина, и знал, что Спартак своего не упустит. Даже если у него ничего не получилось, оставалась возможность почесать языком.

— Откуда ты знаешь Спартака? — с напускным равнодушием спросил Заур.

— А он дружит с одной моей приятельницей, — сказала Тахмина, и Заура передернуло от слова «дружит». Он догадывался, как Спартак «дружит» с женщинами.

— Останови, — сказала Тахмина, и Заур резко затормозил у больших зеленых ворот с маленькой, наглухо закрытой калиткой.

— Что такое?

— Давай зайдем. Посмотришь, какой прекрасный вид с балкона…

— Еще чего не хватало! Что нам делать на чужой даче? Тем более на муртузовской…

— Да не упрямься, прошу тебя. Зайдем на минуточку.

Он нехотя повиновался.

— А ты, я вижу, любовалась этим видом, — буркнул он, открывая ей дверцу машины.

— Молодец, я все же кое-чему тебя научила: открываешь дверь даме.

«Впрочем, — подумал он, — какая мне разница? Что она мне, жена? Спартак так Спартак».

— Век живи — век учись, — сказал Заур. — А я и не предполагал, что ты ходишь в гости… — в последнюю секунду он сделал паузу и сказал «к Муртузовым» вместо «к Спартаку». — Ты что, и в Баку к ним ходишь? В таком случае у нас есть шанс встретиться не только вообще в тесном мире, но и конкретно в нашем тесном дворе.

— Да нет, что ты, я даже не знаю, где они живут в Баку. Просто он как-то раз собрал здесь, на даче, большую компанию, и я случайно попала.

— Он — это кто? Спартак или Муртуз Балаевич?

— Отец, что ли? Да я его и не знаю. Спартак встречался с одной моей подружкой. («Встречался»- это уж, пожалуй, ближе, а то — «дружил»!») И вот была какая-то собируха, кажется, день его рождения, и подруга уговорила меня приехать.

— Без мужа?

— Ох ты, господи, при чем здесь муж?! Манафа, кажется, и в Баку не было.

— Был в командировке в Тбилиси, — съязвил он и пожалел.

Она как-то сразу погасла. Ведь не могла она не помнить, что сама рассказала Зауру об амурных делах своего мужа, которые тот называл «командировкой в Тбилиси». И он воспользовался в общем-то запрещенным приемом…

Тахмина грустно покачала головой.

— Как знаешь, — сказала она. — Я хотела показать тебе красивый вид, а ты за что-то взъелся на меня. Непонятно, почему?

— Но как же мы пройдем на балкон? Ворота-то заперты, — сказал он, пытаясь дружелюбным тоном смягчить бестактность. И, как ни странно, подействовало.

— А это уж твоя забота, — озорно сказала Тахмина. — Ты что, в детстве ни разу не лазил на чужие дачи воровать виноград? К тому же ты спортсмен…

Он ухватился за этот полушутливый тон и, ощущая почти физическую потребность в какой-нибудь разрядке, перепрыгнул во двор, изнутри открыл калитку жестом хорошо обученного пажа, и Тахмина, имитируя повадку королевы, переступила порог.

С косого балкона они полюбовались видом, потом отошли и наткнулись на кучу стоптанной летней обуви.

— Ой, посмотри, какие босоножки, — сказала Тахмина. — Ты знаешь сестру Спартака?

— Фиру? Конечно, она же наша соседка. А что?

— Ничего. Я слышала, красивая девушка., - Не знаю, не приглядывался, буркнул Заур, но вспомнил, что к Фире-то он относился скорее с симпатией, чем с неприязнью, а вернее всего, никак не относился, в отличие от других членов семейки (он про себя всегда так и называл их — «семейка»), и добавил, что Фирангиз как раз единственное нормальное существо в этом зверинце. Во всяком случае хоть молчит, рта не раскрывает.

— А ты их, кажется, не любишь? Ах, да, я и забыла, соседи ведь. Принципиальные разногласия коммунальной кухни: кто насыпал соль в наш суп?

— Кстати, и у нас, и у них не коммунальные кухни, а изолированные.

— Ну, тогда, конечно, другой уровень принципиальных разногласий: Муртузовы купили шведский гарнитур, а у нас, у Зейналлы, все еще арабская мебель.

— И долго ты будешь упражняться?

— Ну, не обижайся, миленький! — Она полной грудью вдохнула предвечерний воздух. — Как хорошо! Заур закурил.

— Дай мне тоже. Впрочем, нет, не надо, подышу лучше. И ты брось, не отравляй легкие.

Он придавил огонек и вложил сигарету обратно в пачку.

— Эх, Зауричек, Зауричек, хороший ты мальчик!

— Но ты так и не сказала, почему это наша последняя встреча и почему мы должны расстаться.

— Почему? — переспросила она и пожала плечами. — Долго объяснять. Хотя бы потому, что мы можем влюбиться Друг в друга. По крайней мере я. А уж это было бы ни к чему. Ни тебе, ни мне. И вообще… Зачем осложнять себе жизнь?

«Все точно, — подумал Заур. — Зачем ее осложнять?»

— Но ведь, — сказал он, — как выяснилось, ты застрахована от любви. Мы не первый день встречаемся, и все слава богу. Ты не влюбилась. Значит, с тем же успехом можно встречаться еще… много лет…

— А ты?

— Что я?

— Ты влюбился?

— Ну конечно. Я же с самого начала признался тебе в любви.

— Признаваться в любви и любить в самом деле — вещи разные. И потом, это было в начале, ну… до того, как мы сблизились. Тогда ты объяснился в любви, чтобы покорить меня. Но теперь, когда ты… ну, достиг своего, ты способен хотя бы на словах уверять, что любишь меня?

— Ну конечно же! Ты моя любовь, жизнь…

Он говорил, чувствуя, что произносит совершенно полые слова, их не спасал даже иронический тон, и она перебила его:

— Не надо, Заур. Перестань. Тошно как-то. Хватит трепаться. Поговорили и хватит.

Он коснулся рукой ее лица. Она задержала его руку, прижала к глазам, потом отстранила и посмотрела на ладонь Заура так, будто видела ее впервые.

— Какие у тебя большие руки, Зауричек, — сказала она.

Откуда-то издалека донесся гудок электрички и долго таял в тишине и покое.

Указательным пальцем провела она по тыльной стороне его ладони — мягким, кошачьим движением, слегка царапая, и неожиданно сказала: