Ежедневные упорные тренировки не пропали даром. Я настроен по-боевому.

Соревнования начинаются с обязательного упражнения: мах вперед и резкий выход всем туловищем на перекладину. Первым делает упражнение Барановский. Комбат Темпов, не удержавшись, крикнул: "Молодец, старшина!" Барановского сменяет у снаряда сержант Гулин. Он выполнил упражнение несколько слабее, но достаточно уверенно. Затем к снаряду нерешительно подходит Кузьмичев. На нем, как и на других участниках, только брюки и сапоги. На атлетическом торсе младшего лейтенанта перекатываются бугорки упругих мышц. Со стороны кажется, сейчас Кузьмичев сделает легкий рывок - и птицей взлетит на перекладину. Но он неоправданно долго раскачивается и с трудом, некрасиво болтая ногами, взбирается на перекладину. Замечаю, как недовольно морщатся оба члена жюри. Легко выполняет упражнение Вакуров. Если бы он обратил побольше внимания на четкость исполнения каждого элемента, мог бы претендовать на первое место.

Наступает очередь Катученко. Фигура у него далеко не атлетическая, но, когда он, словно разжатая пружина, взлетает на перекладину, я с восхищением любуюсь им. Зафиксировав "ласточку", Катученко с изяществом гимнаста высокого класса делает соскок и строевым шагом становится в строй.

Шагаю к снаряду. Знаю, что Катученко мне не догнать, однако прилагаю все силы, чтобы по возможности приблизиться к его результату.

Комбат поздравляет меня с отличным выполнением упражнения, но при этом с лукавой улыбкой объявляет, что первое место жюри все-таки присуждает Катученко. Я поздравил лейтенанта с победой и предупредил, что через месяц попытаюсь взять реванш. Катученко загадочно улыбнулся. Лишь несколько позднее догадался, что скрывалось за этой улыбкой.

Очередные боевые стрельбы, проведенные в конце мая, показали, что общие усилия в огневой подготовке дали первые положительные результаты: нашу роту отметили в приказе по полку за хорошую стрельбу из станковых пулеметов. О таких оценках в стрельбе из противотанковых ружей и зенитных установок пока приходится только мечтать. Мы с Захаровым болезненно переживаем неудачи истребителей танков и зенитчиков и почти ежедневно тренируемся вместе с бойцами в стрельбе по танкам и самолетам.

Обстановка на фронте вновь стала напряженной. Если в середине мая Захаров с воодушевлением и удовольствием подчеркивал активные действия советских войск на харьковском направлении, то в двадцатых числах мая сводки Совинформбюро уже вызывают тревогу из-за внезапного ухудшения положения под Харьковом ив Крыму. Когда политрук с горечью сообщил, что наши войска оставили Керченский полуостров, в сердце поселилось беспокойство за судьбу моих товарищей из 633-го полка. В тот же день написал еще одно письмо Вениамину Соловьеву. Очень хотелось узнать, жив ли он и другие товарищи. Однако ответа я так и не дождался.

Ежедневные тренировки и хорошее питание помогли мне окрепнуть: во время регулярно повторяющихся марш-бросков старшина Барановский уже не пытается уложить меня на плащ-палатку. Бодрость духа поднимают приятные вести: пришло письмо из госпиталя.

"Александр Терентьевич, дорогой, - писала Марина, - здравствуйте, здравствуйте и еще раз здравствуйте! Сейчас, когда я пишу это письмо, полночь. В госпитале удивительная тишина. Дежурство сегодня особенно спокойное: нас еще не бомбили, даже тяжелораненые не зовут на помощь. И я уже в который раз! - перечитываю ваше письмо. Когда его вручили, долго не решалась развернуть. Волновалась: что меня ожидает? Прочитала и заплакала. Думала, плачут только с горя, а у меня слезы и радость перемешались.

Спасибо за ласковые слова, за надежду, которую вы мне подарили. Как все посветлело вокруг! Даже война не кажется теперь страшной. Незнакомое и удивительное чувство овладело моим сердцем. И я не знала, что жизнь так прекрасна со всеми ее неурядицами и невзгодами. Может, это и есть та таинственная любовь, о которой старшие подруги прожужжали мне уши? Если это так, то я теперь знаю, что любовь - это страстное желание жить и бороться за счастье. И я буду бороться за свое счастье, за наше счастье. Теперь я такая сильная, что никакие ужасы войны меня уже не испугают. Я спокойно смотрю в будущее. А ведь недавно весь мир был для меня окрашен в черный цвет. Заходила в палаты, заполненные ранеными и больными, и все казалось, что на одной из коек увижу вас. Работы было много. Если выпадала спокойная минута, готовила перевязочные материалы, кипятила инструменты, но мысли были далеко: где-то он теперь? Что с ним? Стоило закрыть глаза, и вы передо мной словно живой: то лежите на койке, а я сижу рядом; то гуляем по саду, и я спешу высказать вам все, что не успела до нашей разлуки. Теперь мне легче. Ваше письмо согревает. Оно всегда при мне. Дороже этого треугольничка сейчас для меня ничего нет: ведь это частица вашей души, Саша. Можно мне так называть вас? Мысленно я давно называю вас так, а вот написала и смутилась, не рассердитесь ли: ведь для вас я всего лишь глупая девчонка!

Господи, какая я глупая, и эгоистка притом! Захотелось вдруг, чтобы вас снова привезли к нам, только совсем легко раненным. Ох, как бы я вас выхаживала!

Перечитала написанное и невольно застыдилась. Я действительно эгоистка. Война продолжается, вокруг рвутся бомбы, льется кровь, гибнут наши близкие, страдают раненые, а я мечтаю о счастье. Но, с другой стороны, сердцу не прикажешь. Да и зачем приказывать, если любовь помогает жить, делает тебя сильной? Как мне хочется, чтобы вы, Саша, помогли мне остаться такой сильной, какой я чувствую себя сейчас. И тогда я все выдержу, все преодолею. Знайте, вы для меня все: и брат, и сестра, и отец, и мать дороже никого нет. Мне кажется, что жизнь связала мою судьбу с вашей таким узлом, развязать который у меня нет ни сил, ни желания. Вы пишете, что я отбила вас у смерти. Знайте, что я готова биться за вашу жизнь с тысячью смертей. Вы все время стараетесь подчеркнуть, что я еще ребенок. Вы ошибаетесь: девушка в 17 лет значительно серьезнее воспринимает жизнь, чем парень в 20, а проклятая война заставила повзрослеть даже детей.

Нас сейчас очень часто бомбят, ходят слухи об эвакуации госпиталя. Может, к вам поближе? А там вместе с вами и я на фронт... Вот было бы здорово! Что бы ни случилось, я верю в нашу встречу и буду жить надеждой на эту встречу. Только вы пишите мне, очень прошу. Неизвестность страшнее разлуки и самых далеких расстояний. Не забывайте, пожалуйста. Жду, жду, жду!..

Ваша Марина".

Долго всматриваюсь в неровные строчки письма, и передо мной вновь возникают синие глаза и две прозрачные слезинки на щеках. Когда писал письмо, уверял себя, что делаю это из чувства сердечной признательности, выполняя обещание, а прочитал ответ - и понял, что новое, незнакомое чувство зародилось в сердце. Под свежим впечатлением немедленно пишу ответ, в котором не жалею добрых и нежных слов.

А через неделю получил добрую весточку из деревни. Сестренка сообщила радостную весть об отце: он был ранен, теперь поправился и снова воюет, и она отправила отцу мой новый адрес. С улыбкой читаю ее рассказ о том, как вместе с двоюродной сестрой Таней осваивает трактор и комбайн. Мне трудно представить рядом с огромными машинами и.х неокрепшие девичьи фигурки. "Милые мои, - думаю я, - пришлось вам взвалить на свои хрупкие плечи мужские заботы..."

Июль закончился успешно: бойцы показали твердые знания и неплохие практические навыки по всем разделам учебной программы, в том числе и по огневой подготовке, и, получив звания "младший сержант" или "сержант", убыли в маршевые роты. Полагая, что теперь можно обратиться с просьбой отправить на фронт, иду к комиссару полка.

Батальонный комиссар Казаков, которому я доложил, что прибыл за советом как коммунист к коммунисту, добродушно усмехается:

- Знаю, за каким советом явились. Пришли просить об отправке на фронт? - Заметив мое смущение, он смеется: - Не вы первый советуетесь подобным образом.

Я объясняю, что уже оправился от последствий болезни, чувствую себя здоровым и способным сражаться на фронте. Добродушное лицо комиссара суровеет. Он молча шагает по комнате, потом останавливается и, пристально посмотрев мне в глаза, говорит: