Сообразил Лизунов, в чем дело, заторопился в город. Рад Лизунов: знает, что будет ему награда. Была бы ему награда, да только попал Лизунов на протоку, возле которой сидел в дозоре старик Картечин.
«Шпик», – понял Картечин.
Закрякал он по-утиному, дал сигнал для других дозорных.
Выплыли на протоку слесарь Федор Горшков и токарь Иван Васильев.
– Эй, мил человек! – закричали они Лизунову.
Метнулся от них Лизунов. Подналег на весла. Раз – взмах, два – взмах, все ближе и ближе к старику Макару Макарычу.
Выждал старик минутку – и наперерез Лизунову. Ударилась лодка о лодку – бух!
– А-а-ай! – закричал Лизунов.
Подплыли Горшков и Васильев. Помогли они деду. Связали Лизунова, заткнули рот кляпом, бросили на дно лодки Картечина. Вернулись Горшков и Васильев на свои дозоры. Забился снова в камыш и старик Картечин. Снова закинул удочку.
Вскоре маевка окончилась. Подплыли рабочие к старику.
– Ну, как улов?
– Есть улов, – отвечает Картечин.
Глянули рабочие в плоскодонку – Лизунов с кляпом. Рассмеялись рабочие:
– Вот так рыба!
– Ай да карась!
– Глянь-ка: окунь в штиблетах!
Стали решать: как же им быть с Лизуновым?
– В воду его! Камень на шею!
– Ракам в клешню!
– Бычкам на съедение!
Поступили так: оставили Лизунова на острове, а лодку пустили вниз по течению.
– Если предашь, утопим, – пригрозили рабочие шпику.
Долго вспоминали екатеринодарские рабочие про «улов» старика Картечина.
– Какой там улов! – усмехнулся старик. – Ершишка паршивый!
Дурная трава
Рабочие фабрики Абрикосова потребовали объявить Первое мая нерабочим днем. Фабрикант отказался. Стали рабочие советоваться, что делать, как им быть.
– Не работать, – заявляют одни.
– Как можно! – возражают другие. – Хозяин уволит.
– Всех не уволишь!
После долгих споров решили на фабрику явиться, однако работу не начинать.
Наступило Первое мая. Разошлись по цехам рабочие. Стоят, не включают станки.
Бегает мастер, кричит. Подлетел к Спиридону Нечаеву:
– Чего стоишь? Почему станок не пускаешь?
– Да тут что-то заело, – отвечает Нечаев и показывает на ременную передачу.
– Чего заело?
– Да кто его знает. Видать, ремень в неисправности.
Подбежал мастер к Никите Хохлову:
– Почему не работаешь?
– Да резец затупился, – медленно отвечает Хохлов. – Резцы нынче пошли никудышные.
Подскочил к Андрею Извекову:
– Почему не работаешь?
– У меня глаз засорился, – говорит Извеков и трет ладонью веко.
Понял мастер, в чем дело.
– Бунтовать?! – закричал.
Молчат, не отвечают рабочие.
Прибыл на завод фабрикант Абрикосов. Ругаться не стал, но пригрозил:
– Каждого, кто через десять минут не приступит к работе, уволю.
Не испугались рабочие. Не приступили к работе. Один Прохор Колышкин опустил голову и молча включил станок.
– Ты что же? – набросились на него товарищи. – Для тебя, что же, общий уговор не закон?!
– Вы как хотите, – огрызнулся Колышкин, – а для меня работа дороже. Я сам за себя в ответе.
Не поддержал Прохор товарищей, не захотел быть со всеми.
Прошел час. Видит Абрикосов, угроза не действует. Решил обратиться в уезд, к жандармскому начальнику. «Покорнейше прошу прислать казаков, – писал. – На фабрике беспорядки».
Казаки прибыли. Вошли в цех.
– Приступай к работе! – закричал сотник.
Стоят рабочие, молчат.
– Приступай!
Никакого ответа.
Подал сотник команду, стали выгонять рабочих во двор.
Подошел здоровенный казак к Колышкину:
– Ну, а ты чего?
– Я же работаю.
– Работаешь! – усмехнулся казак. – Знаем мы вас. Ступай, не прикидывайся.
– Так я же работаю, – упирается Колышкин. – Я сам по себе.
– Но-но! – прикрикнул казак. – Ступай! – и вытолкнул Прохора в шею.
Стали искать зачинщиков.
– Кто научил? Кто главный?! – кричит сотник.
Молчат рабочие. Нет главного. Все в главных.
– Пересажаю! Сгною! – не унимается сотник. Поглядывает на рабочих, прикидывает, кого бы арестовать.
– Ваше благородие, – обратился к сотнику здоровенный казак, – вот тот упирался, сопротивление оказал, – и закосил глазами в сторону Колышкина.
– Взять! – приказал офицер.
Схватили казаки Колышкина, скрутили руки.
– Я же не виноват! – закричал Колышкин. – Братцы! – обратился он к рабочим. – Заступитесь, братцы!
Однако никто ему не ответил.
Двинули казаки крикуну по шее, потащили к арестантской повозке.
– Поделом, – бросил вдогон Спиридон Нечаев.
– Шкура, – заявил Никита Хохлов.
– Дурная трава, – произнес Извеков.
Рязанские мужики
На шахте «Святая Мария» готовились к встрече Первого мая. Договорились шахтеры провести митинг. Решили пригласить и новичков. Было их человек десять. Все из крестьян, из Рязанской губернии, приехали полгода назад. Жили мужики отдельной артелью. Вспоминали деревню свою Голодайку. Бывалых шахтеров сторонились.
«Хватит им, как бобылям, на отшибе, – решили на шахте. – Пусть приобщаются к общему делу».
Послали к крестьянам молодого забойщика Лешу Заборова. Пришел Заборов, заговорил о жизни, о том о сем, а кончил рассказом про Первое мая.
Слушают мужики, посматривают на пришельца искоса.
– Нам, товарищи, – объясняет Леша, – нужно всем вместе. Сила от этого прибавится. Смерть рабочему люду – жить в стороне друг от друга. Задавят в одиночку нас богатеи.
– Так-то оно так, – соглашаются мужики. – Только ты нас не трогай. Люди мы новые. Как бы чего не вышло.
– Уходи, не смущай, – говорит рязанский мужик Кирилл Пустобрюхов.
Ни с чем ушел Леша. Плохо кончился этот разговор для Заборова. Кто-то из мужиков донес о молодом забойщике мастеру, мастер – начальству, начальство – в полицию. Арестовали Заборова. Отправили Лешу в тюрьму, а жизнь на шахте шла своим чередом.
Трудна жизнь рабочих. Особенно трудно шахтерам. То в шахте обвал, то увольнения, то понижение ставок. Так и тут, на «Святой Марии». Обрушился угольный пласт. Погибло шесть человек. Среди них и рязанский мужик Кирилл Пустобрюхов.
Вскоре начались увольнения. Сразу трое рязанцев лишились места. Затем – понижение ставок. И снова больше других пострадали рязанские мужики, как в делах шахтерских менее опытные. Призадумались мужики. Стали они все чаще прислушиваться к словам бывалых шахтеров. Вспомнили и Лешу Заборова: «Зазря мы тогда, выходит, по глупости…»
Наступила весна.
В первых числах апреля шахта забастовала. Потребовали шахтеры восстановить прежнюю плату за труд и принять на работу уволенных.
Две недели стояла шахта затихшей. Дружно, все как один, бастовали рабочие. Хозяин не выдержал, сдался.
– Ишь ты! – ухмылялись рязанские мужики. – Вышло. Значит, сила в наших руках.
И снова вспомнили Лешу Заборова, как он тогда говорил: «Все вместе, все разом. Смерть рабочему люду – жить в стороне друг от друга». Правду, выходит, говорил парень.
Отсидел Леша срок заключения. Снова вернулся в шахту. Пришел накануне Первого мая. Рабочие и в этом году устроили митинг. Явился Леша на митинг – ба! – и рязанские мужики здесь. Стоят, вместе со всеми поют:
Никто не даст нам избавленья,
Ни Бог, ни царь и не герой:
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Пушка
Утром Первого мая жандармскому полковнику Голове-Качанову вручили письмо. Распечатал – в конверте листовка: «Да здравствует Первое мая! Долой самодержавие!»
Побледнел Голова-Качалов, схватил листок, понесся в жандармское управление. Собрал подчиненных. Выяснилось: такие же письма получили и ротмистр Галкин, и поручик Кутейкин, и жандармские приставы Тупиков и Носорогов, и другие жандармы. А вскоре к Голове-Качанову в управление начались телефонные звонки от разных именитых граждан: от фабриканта Рублева, купца Собакина, отставного генерала Атакина и от других. И им, оказывается, пришли такие же письма.
