Но лишь только его физическое состояние поправилось, он снова как заведенный пустился на поиски совершенства, и никакие успокоительные средства не в состоянии были его притормозить.

Хауи все время находится в неимоверном напряжении. Круги и мешки у него под глазами свидетельствуют о нескончаемой битве с усталостью, он то и дело болеет простудами и без конца страдает разными мелкими недугами.

Что же с ним случилось? Почему один одаренный человек в конце концов оказывается на сцене «Карнеги-холл», в то время как другой – в психиатрической больнице? Отец Хауи был необычайно требовательным человеком и не выносил ни малейших ошибок. Когда маленький Хауи начинал играть на скрипке, он страшно боялся сыграть хоть одну фальшивую ноту и тем самым обидеть своего отца, которого он глубоко любил. Но чем больше он совершенствовался в игре, тем лучше понимал, сколько он еще не умеет и что вероятность возможных будущих ошибок намного больше, чем он предполагал. Тогда, чтобы добиться совершенства в игре на скрипке, он бросился изучать все аспекты музыки, пытаясь узнать о ней все досконально. Когда же он понял, что даже этого будет недостаточно, ринулся в другие области знаний, поставив себе недостижимую цель узнать все обо всем на свете.

Но и это кажется ему недостаточным, и каждое лето он составляет опись всех окрестных птиц и насекомых и пересчитывает все травинки на лужайке возле больницы. Зимой же он ловит снежинки и составляет таблицы их структур, сравнивая их между собой. Безоблачными ночами он внимательно изучает небосвод, выискивая аномалии, которых не видел прежде. Большую часть своего времени он проводит за чтением словарей и энциклопедий, одновременно слушая музыку или магнитофонные пленки для изучения языков. Боясь забыть что-нибудь важное, он постоянно все конспектирует и заносит в разные списки, а потом снова и снова приводит их в порядок. До того дня, как я застал его в комнате отдыха, не было случая, чтобы он лихорадочно что-то не считал, не записывал или не изучал. Каждый раз его с боем заставляли оторваться от занятий и что-то поесть.

Мы с гостем незаметно подошли к столу, пытаясь уловить хотя бы отрывки их разговора и при этом не спугнуть беседующих. Насколько я мог расслышать, Эрни и Хауи расспрашивали прота о жизни на КА-ПЭКСе. Однако, заметив нас, они тут же смолкли, а Эрни вместе с Хауи мгновенно исчезли.

Я представил пациента нашему гостю и, воспользовавшись случаем, спросил прота, не против ли он пройти несколько дополнительных тестов в среду, день наших обычных встреч. На что прот ответил, что он не только не возражает, но будет с нетерпением ждать этих тестов. Когда мы уходили, на лице его сияла широкая улыбка – явный признак радостного предвкушения.

Несмотря на то что официальный доклад мы получим от комитета здравоохранения штата только через несколько месяцев, представитель комитета указал нам на два-три мелких недостатка, которые требовали устранения, и я доложил о них на нашем очередном собрании в понедельник. Среди прочего на собрании объявили новость: комиссия по поиску кандидатуры на должность постоянного директора института свела список своих кандидатов к четырем: трое – со стороны и я. Председателем комиссии был избран доктор Клаус Виллерс.

Виллерс относится к типу психиатров, которых обычно изображают в кино: лет шестидесяти, бледный, с маленькой седой бородкой, сильным немецким акцентом и с ног до головы фрейдист. Ясно было, что тех троих выбрал лично он сам. Я был знаком с их трудами, и, судя по ним, каждый из этих кандидатов в той или иной степени был копией самого доктора Виллерса. У всех у них были превосходные характеристики, и я с нетерпением ждал встречи с ними. То, что меня выдвинули на эту должность, для меня не было неожиданностью, другое дело – хотел ли я ее получить? Взяться за такую работу, помимо всего прочего, означало почти полностью отказаться от работы с пациентами.

Когда с этой темой было закончено, я кратко рассказал своим коллегам о том, что мне пока удалось узнать о проте. Виллерс и еще кое-кто из коллег согласились со мной, что обычный психоанализ в данном случае – пустая трата времени, но считали, что моя попытка «очеловечить» его тоже совершенно бесполезна, и взамен предлагали попробовать некоторые новейшие экспериментальные лекарства. Другие с ними спорили, называя такой подход преждевременным, и, более того, считали, что без согласия родственников пациента такое лечение может привести к серьезным последствиям правового порядка. Таким образом, мы пришли к общему мнению, что и я, и полиция должны приложить все усилия, чтобы узнать, кто же есть прот на самом деле. Я вдруг вспомнил оперу Мейербера «Африканка», в которой Инес ждет возвращения своего, давно ушедшего в плавание, возлюбленного Васко да Гама, и подумал: есть ли на белом свете семья, которая страстно молится о пропавшем без вести муже, отце, брате или сыне и все еще надеется на его возвращение?

Проведение тестов, назначенное на двадцать третье мая, началось утром и затянулось далеко за полдень. Большую часть этого времени мне пришлось посвятить другим неотложным обязанностям, не последней из которых было срочное собрание заведующих хозяйством, созванное для одобрения покупки в прачечную новой сушильной машины, так как одна из двух старых приказала долго жить. Так что на тестах меня достойно подменила Бетти Макалистер.

К тому времени Бетти работала у нас уже одиннадцать лет, из них последние два года – главной медсестрой. Бетти была единственным человеком среди всех известных мне людей, кому удалось прочесть все романы Тейлор Колдуэлл[4]. И еще: сколько лет мы были знакомы, столько лет она пыталась забеременеть. И хотя Бетти испробовала почти все существующие научные и домашние средства, она наотрез отказывалась принимать так называемые пилюли деторождаемости, утверждая, что ей «хочется только одного ребенка, а не целый зверинец. Тем не менее на ее работе это ничуть не сказывалось – свои обязанности она всегда выполняла толково и весело.

Согласно докладу Бетти, прот активно участвовал во всех тестах. И действительно, тот необычайный интерес, с которым он относился к тестам и вопросникам, подтверждал мое предположение о том, что в прошлом он был связан с наукой. Но насколько серьезным было его образование, по-прежнему оставалось неясным. Судя по его уверенности в себе и умению выражать свои мысли, скорее всего, он окончил колледж, а вполне возможно, получил еще и степень магистра или специалиста высокого класса.

На то, чтобы обработать данные тестов, ушло несколько дней, и должен признаться, что мне до того любопытно было взглянуть на их результаты, что я, отбросив в сторону кое-какие из намеченных мной домашних дел, вернулся в больницу в субботу завершить то, что не успела в пятницу Бетти. Окончательные результаты – в общем-то, как я и ожидал, не особо примечательные – тем не менее оказались занятными. Вот что мы получили: