Л.Александренко

Среда обитания

Он сидел по пояс в воде, оборванный, бородатый, и хрипло бубнил:

- Пусти к огню, мужик, пусти!

Глаза у него были тоскливые, с сумасшедшинкой.

Еще секунду назад в тихой заводи, где я набирал воду, никого не было. Я отгонял ладонью мелкий осенний сор, качавшийся поверху. Вдруг что-то рухнуло в воду, и посередине неглубокой ходуном заходившей заводи явилось мне нечто - в драной штормовке, латанных на коленях джинсах и дурацкой летней кепочке с красным пластмассовым козырьком, натянутой ниже ушей. Одна нога этого существа была босая, зато на другой красовался болотный сапог ядовито-зеленого цвета. "Нечто" выжимало бороду, нетерпеливо лягало воду босой ногой и простуженно сопело, нагоняя на меня оторопь:

- Пусти, говорю, погреться. Пусти! Сыро ведь!

В подобной ситуации наши опытные предки бормотали "Чур меня! Чур!" и осеняли себя крестным знамением. Что делал я неизвестно. Потому что нашел себя уже у костра. Рядом незнакомец, блаженно ухая, наскакивал на огонь то одним, то другим боком - обсыхал. От его лохмотьев и даже от бороды шел пар. Над костром томился котелок с гречкой. Когда повесил - не вспомнить. В голове на разудалый мотив "Камаринской" отзванивало: "Тятя, тятя, наши сети притащили..." Да что же они такое притащили в конце концов?!

Мой влажный гость стащил свой единственный сапог и с огорчением помял его.

- Снашивается! Сюда бы авиационную резину...

- Скажите, - пролепетал я, - скажите! Вот там... в воде... вы как-то... откуда-то... вы что, упали?

Незнакомец даже подпрыгнул, по-птичьи взметнув руки.

- Я? Упал?! Да я, если знать хочешь... Сам ты упал! С печки бряк!

От костра потянуло аппетитным духом, и он внезапно успокоился, принюхиваясь.

- Хороша каша! Давно горячего не клевал.

Я навалил ему в миску каши. Он совсем подобрел и, запихивая в себя гречку ложку за ложкой, бормотал с набитым ртом.

- Надо же, "упал"! Ты возле берега хоть одно дерево увидь! В прошлый сезон туристы костер палили и бросили. На берегу все по эту сторону выгорело. "Упал"! Откуда падать-то? С берега? Так с него до воды носом можно дотянуться. Рад бы упасть. Рыбы нахватать врасплох. А то пуганая она.

Облизал ложку и вдруг насупился:

- Ты сам-то городской?

- Городской.

Он совсем помрачнел.

- А сюда зачем? Случайно, не меня отлавливать присланный?

Звон в голове становился все оглушительней.

- А зачем вас... э-э-э... отлавливать?

Незнакомца от негодования снова просто взметнуло над землей.

- То есть как - зачем? Ты совсем что ли? Для эксперимента!

("Тятя, тятя, наши сети..." Все! Сейчас бросится!)

- Может, еще каши? - ласково спросил я, ногой незаметно подвигая к себе толщенную ветку, заготовленную для костра.

- Э! Э! - отпрянул незнакомец. - Ты жердь-то не хватай! Ложь, говорю ложь на место! Я, может, в Красную книгу уже занесенный... Да не псих я, не псих!

Теперь разозлился я:

- А что городите? Отлавливай вас, не отлавливай...

Он задумался.

- А может, и зря, что не за мной. Обносился я совсем. По камышам изодрался. Прошлая экспедиция, когда меня отловила, в город завезла. Изучать! Очень я им ценный оказался. На мне кто на докторов, кто на начальников разных очень даже охотно защищался. Только нельзя мне в городе. Тоскую. Пищу не принимаю. Умом думаю: есть надо, а нутро не берет. Они мне и рыбки красной из заказов, и икорку всех цветов, а я - ни-ни! Даже мотыля достали такого - рыбак свою снасть за него прозакладывает, а я нос ворочу. Чуть не помер. Ну и отпустили! Только окольцевали напоследок.

- Что-что?

Гость вздохнул.

- Окольцевали! А все озеро! Волочет к себе. Держит.

- Так вы рыбак, значит, - догадался я, - заядлый? "И чокнутый!", добавил я про себя.

- Ладно, ты меня накормил, обогрел... стосковался я по разговору. Хоть я - научная тайна, даже подписку давал, чтоб мое разглашение всемирного помрачения умов не вызвало. Этой, как ее, нездоровой сенсакции!

- Сенсации, - машинально поправил я.

- А ты не перечь! - огрызнулся он. - Молод еще! Не оперился! Ученые все, а как человека излечить - так их нет. "Вот создадим институт! Утвердим смету! Сделаем обследования-расследования!"

Он вдруг обхватил свою голову и стал ее раскачивать из стороны в сторону, словно хотел насовсем оторвать.

- Ох, наказание какое! - выл он. - Ох, фукция моя окаянная!

- Послушайте! - не выдержал я. - Вы же себе голову оборвете!

- Не помочь мне! Ох, не помочь! - завывал тот. - Фукцию я здесь исполняю, фукцию! Понял?! И некуда мне от нее укрыться.

- Это что же за функция у вас такая?

Гость, видно, почуял за вопросом снисходительную усмешечку. Он бросил выть и раскачиваться и тихо сказал:

- Не суетись! Сейчас сигнал будет, сам поймешь.

И замер, полузакрыв глаза. Под берегом плеснула одинокая волна. Шуршала сухая осока. Озеро лежало серое, тяжелое. Пахло осенней прелью и дымом костра.

- Вот и сигнал, - не открывая глаз, прошептал мой гость.

И я вдруг ощутил гнетущее чувство странной неловкости, беспокойства. Явилось страстное желание куда-то бежать, что-то исправлять, отдавать всего себя чему-то без остатка! Я потряс головой, отгоняя этот дурман. Недаром говорят, что безумие может быть заразительным.

- Ты не тряси головой! Не тряси! Ты меня слушай. Теперь ты подготовленный. На меня эта напасть была. Тебя-то краем задело.

Он вздохнул.

- Ты вот меня то рыбаком крестил, то психом. А я, браток, охотничек был! Да какой! Талант этот во мне кипел. У меня размах был - ого! Мне слюнявчики ваши - лицензии эти, билеты членские - не по чину. Егеря вот такими слезьми рыдали, доказать против ничего не могли. Ух, озоровал я тогда!

Глаза рассказчика горели, он распалялся все больше. Стучал меня по колену. Подмигивал. Возбужденно сплевывал в костер.

- Озеро это я давно присмотрел. А все из-за утей. На каких таких харчах, но разносило их за лето с добрую индейку. Вот забрала меня гордость. Решил я, чтоб известность у меня в известных местах появилась. Чтоб, может, и с меня картины изображали. Как про этих трех охотников. В столовке, где я работал, висела такая. Они там еще на троих соображают, уже лежа.