Как только наступал месяц элул и слышался первый звук рога[27], герою этого жизнеописания казалось, что он видит духа зла связанным, поверженным в прах, умоляющим, чтобы его не слишком топтали ногами. А Новый год! А Судный день! А испытания трудного поста! Чувствовать голод, смертельную жажду и держаться наравне со взрослыми - во всем этом была такая сладость, такая красота, оценить которую может только тот, кто верует или хоть когда-нибудь веровал. Какое удовольствие может сравниться с тем наслаждением, которое испытывал Шолом к исходу Судного дня, когда, голодный и усталый, но зато очищенный от грехов и с просветленной душой, он выходил из синагоги и, предвкушая райский вкус ржаной коврижки, смоченной в водке, торопился домой, и вдруг... стоп! В чем дело? Прихожане остановились, чтобы приветствовать новолуние... Мы таки порядком устали и проголодались, но это ничего не значит. "Твою луну, отец небесный, мы все же благословим".

Ах, как приятно быть кающимся грешником! Но дух зла - пропади он пропадом! - сатана - погубитель всюду вмешивается и все портит. На этот раз сатана появился в образе деревенской девушки с вьющимися волосами и зелеными глазами. Откуда взялась эта девушка, вы сейчас узнаете.

В дни постов и покаяний, таков был старинный обычай, деревенские евреи, "праздничные гости", как их называли, съезжались из окрестных деревень в местечко Воронку. Каждый хозяин принимал своего постоянного праздничного "гостя" и "гостью". Гость Нохума Вевикова - Лифшиц из Глубокого - приходился ему дальним родственником. Это был набожный человек с широким лбом, лбом мудреца, хотя в действительности он умом не отличался. И жена была набожная - горячая молельщица и любительница нюхать табак. Детей они не имели, но жила у них служанка - сирота, дальняя родственница, по имени Фейгл. Ребята же называли ее по-иному - Фейгеле - черт, потому что это была не девушка, а огонь, бес, девчонка с мальчишескими повадками, любившая шалить с ребятами, когда никто не видит, рассказывать им сказки, петь песенки, большей частью не еврейские.

Однажды, в теплую, светлую ночь праздника кущей, она пробралась к месту, где спали мальчики (из-за "праздничных гостей" детей уложили спать во дворе), уселась возле них полураздетая и, расплетая косы, принялась рассказывать удивительные сказки. Это были не те сказки, какие рассказывал Шолому друг его Шмулик. Фейгеле рассказывала про чертей, духов, бесов, которые причиняют человеку всякие неприятности, - выворачивают одежду наизнанку, переставляют мебель, перелистывают книги, бьют посуду, таскают горшки из печи, словом, делают всякие непотребные вещи. И о колдунах она рассказывала и о ведьмах; ведьма, если захочет, говорила Фейгеле, может целую сотню людей замучить щекоткой.

– Щекоткой? Как так щекоткой?

– Вы не знаете, что такое щекотка? Вот я вам покажу, как щекочет ведьма.

И Фейгеле - черт с распущенными волосами кинулась показывать, как щекочет ведьма. Сначала мальчики смеялись, потом стали отбиваться, бороться с ней. Они вцепились ей в волосы и надавали тумаков, как полагается. Фейгеле делала вид, будто защищается, но видно было, что это доставляет ей удовольствие - она принимала удары и напрашивалась на новые... Лицо ее пылало. Глаза (светло - зеленые кошачьи глаза) блестели. При свете луны Фейгеле казалась настоящей ведьмой. Но хуже всего было то, что ведьма не только поборола всех ребят, но каждого из них обнимала, прижимала к груди и целовала прямо в губы...

Счастье, что дело происходило до "гойшано-рабо"[28], когда судьба человека еще не подписана на небесах и можно упросить создателя не посчитать эти невольные поцелуи и объятия слишком большим грехом, сам бог свидетель, грех был не намеренный, а случайный... Откуда же взялась Фейгеле - черт? Что это было за существо - дух, бес, оборотень? Или же сам сатана в образе женщины явился, чтобы довести невинных детей до такого грехопадения - до поцелуев, против собственной воли, с девушкой.

Кем была в действительности Фейгеле - черт, вскоре выяснилось, да таким удивительным образом, что об этом стоит рассказать.

В ту же зиму, под праздник хануки, приехал к нам Лифшиц из Глубокого с новостью - в доме у него завелся бес, "домовой", который отравляет ему существование. Вначале этот бес, рассказывал Лифшиц, только потешался над ним - каждую ночь перелистывал фолианты талмуда, рвал молитвенники, библию, переворачивал тарелки в буфете, бил горшки, кидал в помойную лохань мешочек с филактериями и разрисованный мизрох[29] и поворачивал портрет Моисея Монтефиоре лицом к стене - и скажите, хоть бы малейший шорох! Позже бес стал выворачивать и опустошать карманы, таскать мелочь из ящиков стола; стащил и заткнул куда-то женин жемчуг. Чистое несчастье! И вот Лифшиц приехал к своему родственнику, Нохуму Вевикову, за советом, - что делать? Заявить ли в стан? Съездить ли к тальненскому праведнику? Или совсем покинуть Глубокое?

Выслушав эту историю, Нохум Вевиков задал Лифшицу только один вопрос: где спит служанка и какая она с хозяйкой? Лифшиц даже обиделся. Во-первых, Фейгеле - их родственница, бедная девушка, которую жена собирается, наделив приданым, выдать замуж. И живется ей у них как нельзя лучше. Во-вторых, спит она как убитая, где-то там в кухне, за запертой дверью.

– Нет ли у нее знакомых в деревне? - опять спросил его Нохум, и тогда Лифшиц, уже возмущенный, раскричался:

– Откуда могут у нее взяться знакомые в деревне? Уж не думаешь ли ты, что бес этот - сама Фейгеле?

– Боже сохрани! - ответил Нохум Вевиков и, посмеявшись над своим глупым родственником, попытался убедить его в том, что ни бесов, ни домовых вообще не существует.

Лифшиц, однако, и слушать не хотел. Чтоб ему довелось так ясно услышать рог мессии[30], клялся он, как он своими ушами слышал ночью сопение какого-то живого существа и царапанье ногтей. А наутро в кухне, на посыпанном песком полу, видны были какие-то странные следы, вроде куриных лапок.

Увидев, с кем имеет дело, Нохум Вевиков повернул, как говорится, дышло в обратную сторону. Вполне возможно, что бес этот и в самом деле бес. Но ему все же хотелось бы самому убедиться... Если Лифшиц ничего не имеет против, он поедет с ним в деревню и посмотрит собственными глазами. А если уж ехать, то пусть поедет с ним и младший брат - Нисл Вевиков, он же Нисл Рабинович.

– Наш Нисл, - сказал Нохум, - ловкий малый, человек крепкий, сильный. Он уже однажды надавал пощечин становому приставу и поэтому с божьей помощью справится и с бесом. Значит, едем?

– С большим удовольствием! - ухватился Лифшиц за предложение Нохума Вевикова. Плотно закутавшись в теплые енотовые шубы, все трое уселись в широкие сани и покатили к Лифшицу в Глубокое. Приехали они в деревню под вечер. Дорогих гостей приняли очень радушно, приготовили в их честь молочный ужин, во время которого беспрерывно толковали о поселившейся в доме нечистой силе.

Когда Фейгеле начала подавать к столу, Нохум завел разговор о том, что он и его родня - все Рабиновичи - с детства отличаются удивительно крепким сном, хоть выноси их вместе с кроватью, хоть стреляй из пушек. И они не боятся никаких духов, бесов, домовых, хотя везут с собой деньги: они ведь не дураки - деньги зашивают, извините, в белье, которое они с себя не снимают. Да и вообще они не верят в нечистую силу. Глупости! Обманщики выдумали, а глупцы верят им.

Тогда Лифшиц наивно заметил, что было бы очень кстати, если бы бес взялся за них нынешней ночью, пусть знают, чем это пахнет. В подобных разговорах прошел весь вечер; подали вино, и оба брата, притворившись подвыпившими, легли стать и погасили свет. Гости скоро дали о себе знать мощным храпом; храпели один другого громче - целый концерт задали.