Порыв ветра жуткой силы приподнял машину. Упав на рессоры, машина долго качалась. Какая мерзкая погода! Хирурго не припоминал, чтобы подобная буря обрушивалась на Триест в это время года. Хотя лично его это вполне устраивало. Когда ему сообщили о капитуляции синьорины, он решил привезти с собой Артура Ламма, чтобы иметь возможность парировать любую неожиданность. Было вполне вероятно, что синьорина потребует показать ей брата, прежде чем начать серьезный разговор.

Терять время больше нельзя. Дело надо закончить до рассвета.

Стефан Менцель все-таки заставил Эстер разжать руки. Удерживая ее запястья, он сказал тихим голосом, глядя ей в глаза:

– Надо открыть. Я поднимусь на второй этаж. Если что-то будет не так, я уйду по крышам и свяжусь с вами потом. Не говорите ни слова, пока вам не вернут вашего брата.

Она не выдержала:

– Я не могу! Не могу принести вас в жертву... принести НАС в жертву!.. Артур достаточно взрослый, чтобы выкрутиться самому... Я больше не могу!

Пятясь, Менцель приблизился к двери и тихо повторил:

– Откройте дверь и потребуйте, чтобы вам вернули вашего брата, прежде чем начинать разговор...

Он развернулся и стал подниматься по лестнице.

Адольф Крейсслер нажал на кнопку звонка в третий раз.

Три длинных и четыре коротких.

Он начинал нервничать. Хирурго, этот мерзкий итальяшка, наверняка ввел его в заблуждение. Как и большинство жителей Средиземноморья, он принимал желаемое за действительное и не умел отличать вымысел от реальности...

Скрежет отодвигаемого засова, звук ключа, поворачиваемого в замке. Дверь открылась.

Адольф Крейсслер посмотрел на Эстер и спросил:

– Вы Эстер Ламм?

Она с трудом проглотила слюну и ответила:

– Да, я Эстер Ламм. Что вам от меня нужно?

Он шагнул вперед, опасаясь, что она захлопнет дверь.

– Вы должны были понять это по тому, как я звонил...

Они вошли в прихожую. Она закрыла дверь. Он подумал, что не следовало бы позволять ей запираться на засов: она могла организовать западню...

– Проходите сюда.

Он пошел впереди нее, потом обернулся и посмотрел на ее ноги.

– Несчастный случай?

Она перестала дрожать и ответила со злым огоньком в глазах:

– Гестапо.

– Именно это я и хотел сказать, – произнес Крейсслер, растянув тонкие губы в улыбке.

Он протянул руки к огню, потом сел в кресло, в котором совсем недавно сидел Менцель. Она, хромая, дошла до дивана, снова опустилась на него и сказала своим прекрасным голосом почти спокойно:

– Слушаю вас.

Он достал из кармана сигарету и неторопливо закурил.

– Я хочу видеть Менцеля. Вы дали нам знать, что вам известно, где он скрывается...

Она вздрогнула, прижала руку к сердцу и с трудом ответила:

– Прежде всего я хочу быть полностью уверена, что моему брату ничего не угрожает...

Крейсслер засмеялся саркастически, почти оскорбительно:

– Какая любовь к брату! Можно подумать... – Он оборвал смех и закончил деловым тоном: – Ваш брат в полном здравии. Мы вернем его вам, как только Менцель будет у нас в руках.

Эстер страшно побледнела. Ей показалось, что сердце остановилось. Мозг пронзила ужасная, чудовищная мысль... Она поняла, что втайне надеялась, что ее брат мертв и страшная дилемма решилась сама собой.

Она ответила дрожащим голосом:

– Пока мой брат не будет здесь, никакой разговор невозможен...

Крейсслер сделал пару затяжек, посмотрел на огонь в камине, потом на Эстер. Она ответила ему твердым взглядом.

– Мне кажется, – заговорил Крейсслер, – вы слишком требовательны. В конце концов, мы проявляем по отношению к вам доброту. Поверьте, мы умеем заставлять людей говорить...

Она приподнялась, готовая к схватке.

– Да, знаю. Вы немец; я сразу догадалась об этом. Ваши соотечественники уже разговаривали со мной таким языком. Они меня пытали, сделали калекой...

Она выдержала паузу и добавила, понизив голос, чтобы придать своим словам больший вес:

– Я им ничего не сказала. И сейчас не скажу.

Крейсслер напрягся; его глаза превратились в щелочки. Если бы у него были время и возможность, он бы хотел заняться этой наглой девкой! Не сказала? Пф! Все, кто вернулся оттуда, хвастаются, что не заговорили... Ну разумеется! Как же признаться, что выложили все, что знали? Однако он уступил:

– Я схожу за вашим братом. Он здесь, за дверью. Но не стройте себе никаких иллюзий. Если вы устроили ловушку и не сдадите нам взамен Менцеля, мы убьем вашего брата у вас на глазах.

Он встал, бросил в камин наполовину выкуренную сигарету и нагло бросил:

– Наш договор продолжает оставаться в силе?

Она подтвердила:

– Продолжает. Но прежде чем вы выйдете, я хочу, чтобы вы знали...

Ее голос сломался. Она сделала над собой неимоверное усилие и договорила:

– ... как я вас презираю.

Он вздрогнул.

– Вы хотели сказать «ненавижу»?

– Нет, – поправила Эстер, – я вас не ненавижу. Вы этого не заслуживаете. Вы заслуживаете только презрения, как все продажные наемники.

Крейсслер хохотнул:

– Я служу справедливому и благородному делу!

Она пожала плечами:

– У вас даже нет извинения, что вы в это верите. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на вас. Сколько бы вы запросили у американцев, предложи они вам перейти на их сторону?

Нисколько не шокированный, он шагнул к ней.

– А вы уполномочены сделать такое предложение?

Потом из осторожности дал задний ход:

– Об этом не может быть и речи. Я сделал свой выбор.

Эстер горько заметила:

– Вам повезло.

Он не понял, что она хотела сказать. Повернувшись на каблуках с чисто прусским автоматизмом, он вышел в прихожую.

Стоя неподвижно в темноте площадки, Стефан Менцель видел, как Крейсслер вышел из гостиной и прошел к входной двери. Он сразу узнал его и догадался о причине его приезда: русские прислали его коллегу по гамбургскому «Физикалише Арбайтсгемейншафт», чтобы легче убедить его...

Но тогда выходит?.. Может быть, они уже не хотели убивать его?

Какой-то шорох сзади. Он повернул голову. Очевидно, шум шел с лестницы, ведущей на чердак. Внизу Крейсслер открыл входную дверь и послал сигнал лучом карманного фонарика. Снаружи продолжала бушевать буря...

Заскрипела калитка на улице. Почему Крейсслер вызывал подмогу?

Его охватила паника, когда он подумал, что его бывший коллега может включить лампу в прихожей, которая осветит и площадку. Он не был здесь в безопасности. Уйти вглубь коридора? Оттуда будет невозможно подняться на чердак в случае необходимости. А почему бы не пойти туда сразу?

Крейсслер отступил, наверное, чтобы впустить вновь пришедших. Менцель сделал два шага к двери на чердак, открыл ее и стал подниматься по лестнице, пятясь...

Удар по голове отправил его в страну грез.

Тито заканчивал всовывать кляп в рот лежавшего без сознания Менцеля. Юбер провел лучом света по паспорту, извлеченному из внутреннего кармана пиджака пленного, и прочел:

«Альбрехт Франсис, родился 4 мая 1912 г. в Льеже». Он почувствовал, что кровь бросилась ему в лицо, секунду стоял неподвижно, а потом почти заорал:

– Черт подери!

Он взял себя в руки и продолжил шепотом:

– Черт подери! Это же Менцель... Тот, кого мы ищем...

Ошеломленный Тито выпрямился в полный рост.

– Дьявол! – только и сказал он. – Мы идиоты!

– Вполне возможно, – согласился Юбер.

Нахмурив брови, он сжал «Смит и Вессон», готовый любой ценой защищать свою добычу, если кто-нибудь попытается ее отнять, потом спустился по ступенькам до двери и бесшумно приоткрыл ее.

В прихожей разворачивался интересный спектакль.

Под ледяным взглядом Крейсслера Паоло развязывал Артура Ламма. Когда упала последняя веревка, журналист встряхнулся и неуверенно шагнул в гостиную. Его лицо опухло и посинело, одежда была в жалком состоянии. Крейсслер посторонился, пропуская его, но не убрал револьвер.