«Здравствуйте Владимир! Мы связались с местным университетом и нам, к сожалению, ученые не могли дать внятного ответа. Тогда мы связались с главным архитектором нашего городка, и он нам авторитетно заявил, что если 30 тысяч человек живут в одной пятиэтажке, то либо она очень большая, либо квартиры в ней очень маленькие. Не могли бы Вы уточнить площадь Вашей квартиры. С нетерпением ждем Вашего ответа».

Я написал, что жилье у меня скромное, владею в четвертом подъезде двумя комнатами общей площадью 43 квадратных сантиметра.

Ответили они мне буквально в тот же день:

«Здравствуйте, Владимир! Мы перечитали всю переписку и поняли, что Вы шутите. Смеялись мы с женой так, что с первого этажа прибежала наша перепуганная дочь, полагая, что мы сошли с ума. Спасибо Вам за ваш замечательный розыгрыш».

В начале 90 – х годов XX столетия, когда Великая Советская Империя уже развалилась на полтора десятка суверенных государств, но эти независимые государства еще толком не обрели настоящей самостийности, произошла эта забавная история.

Как – то прогуливая своего пса, одна очень малоизвестная, но много пишущая саратовская поэтесса Валентина Федотова вместе со своим псом, помесью овчарки с волкодавом, забрела вечером ко мне в гости. Псина сразу же рванула на кухню, сбила мордой крышку с кастрюли, стоявшей на кухонной плите и в одно мановение ока сожрала щи, заготовленные мною на неделю, а то и полторы вперед.

– Хорошая собачка, – произнес я упавшим голосом, – очень воспитанная.

Но Валентина на мои слова никак не отреагировала.

– Я на минутку, – затараторила она, – тебя очень хотел видеть один украинец из Казахстана. Он горит желанием обыграть тебя в преферанс. Прямо зациклился на этой теме. Василий Иванович Муравицкий. Не знаешь такого?

– Да откуда мне его знать! – крикнул я с обидой, мысленно помянув лихо умятые собачкой щи.

– Приходи завтра вечером ко мне. Там и познакомитесь, – поэтесса развернулась на каблуках. – Бакс, за мной!

И они исчезли, как шальные деньги у кутилы.

На следующий вечер я совершил визит к Валентине.

– Тут он, тут, – засуетилась она у порога, – на кухне тебя дожидается.

Я прошел на кухню, где стоял резкий запах жаренной картошки на прогорклом свинном жире. За столом на разбитой табуретке в рваненьком трико и майке сидел слегка захмелевший… казах. Во всяком случае, о национальной принадлежности буквально кричала его очевидная азиатская внешность.

Мужчина приподнялся и протянул мне руку:

– Василий Иванович Муравицкий из Алма – Аты.

Я решил, что это какой – то дурацкий розыгрыш поэтессы. Но этот странный казах будто почувствовал мое недоумение и буднично произнес:

– Не верите, сейчас я вам свой паспорт покажу.

Он ушел в комнату и вернулся очень скоро, протягивая мне краснокожую книжицу, паспорт советских времен. Советский Союз уже несколько лет как канул в Лету, бывшие республики единой некогда страны уже реально отделились, но люди еще продолжали жить с серпасто – молоткастыми документами.

Я машинально взял паспорт, раскрыл его, а затем рот. Под фотографией было черным по белому написано: Муравицкий Василий Иванович, украинец. И уже совсем я обалдел, когда мой новый знакомый без всякого стеснения и акцента заговорил на украинском языке:

– А вы давно булы на ридной батьковьщине? Чи вы нэ размовляетэ украиньською мовою?

Я украиньською мовою размовляю.

Незадолго до этого на Украине я видел по телевидению трансляцию какого – то мексиканского сериала, который дублировался на украинском языке. Хохотал при этом до умопомрачения.

– Хуан, дывысь, яка гарна дивка идэ!

– Та бачу, шо у мэнэ чи глазьив нэма?

– А тож!

На этот раз я испытал настоящий шок. Типичный казах буднично разговаривал на чистом украинском языке.

Все выяснилось во время застолья.

– Мой прадед Иван Васильевич Муравицкий был потомственным запорожским казаком, – начал свой рассказ мой новый знакомый. – Он по партийному призыву приехал в 20 – годы из Запорожья в Казахстан укреплять советскую власть. Работал на высоких хозяйственных и партийных постах. Но, когда ему было уже хорошо за сорок, и он уже был наркомом, он встретил молодую красивую казахскую девушку. И страстно влюбился в нее. Потом женился, родился мой дед Василий Иванович Муравицкий, который тоже стал крупным партийным и государственным деятелем. Ему тоже нравились молодые красивые казашки. В результате такой любви появился мой папа Иван Васильевич Муравицкий…

– Который тоже полюбил молодую красивую казашку и был большим человеком в Казахстане? – сыронизировал я.

– А откуда ты знаешь? – искренне удивился Василий Иванович.

– Да так, интуиция подсказывает. Ты, наверное, работаешь министром в правительстве Казахстана? И женат на самой красивой молодой казашке? – улыбнулся я, глядя на Василия Ивановича, который с каким – то ментальным удовольствием уплетал за обе щеки украинские галушки, очевидно, на заказ приготовленные поэтессой.

– Да, я работал заместителем министра автомобильного транспорта, – как – то буднично произнес Василий Иванович. – И был женат на самой красивой казашке Советского Союза.

– И что же случилось?

– Да так, – Василий Иванович обреченно махнул рукой. – Советский Союз развалился и теперь в Казахстане процветает национализм. Все славяне не в почете…

Я чуть не свалился с колченогой табуретки от такого признания. Передо мной сидел классический казах, человек с буквально образцово – показательной казахской внешностью и заявлял на полном серьезе, что он пострадал в своей стране от казахского национализма.

– Ты что, действительно, ощущаешь себя украинцем? – задал я вопрос, стараясь удержаться от душившего меня смеха.

– А то, – хитро улыбнулся Василий Иванович, разливая горилку с перцем по граненым стаканам, – я и во всех анкетах пишу: «запорожский казах».

Тут уж мы вместе рассмеялись от души, выпили по полной, обнялись как братья и затянули нашу украинскую: «Нэсэ Галя воду, коромысло гнэться…»

Будучи студентом, я в летние каникулы, вместо популярных в ту пору стройотрядов, три сезона отработал в геологических экспедициях. Повидал всякого, ни в сказке сказать, ни на клавиатуре описать. Геологи, в силу своей опасной и физически тяжелой работы, люди, мягко говоря, малоинтеллигентные. И в глаз могут с разворота запросто заехать, и обматерить так, что даже бывалого сапожника в краску вгонят. И все же в любой профессии встречаются «белые вороны». Вот и мне довелось видеть одного геолога, о котором на Джугджуре ходили легенды.

Джугджур – горный хребет где – то между Хабаровским краем, Магаданской областью и Якутией. Места эти таежные, нелюдимые и опасные, где хозяин – бурый медведь и его величество – случай.

Фамилия у геолога была Соловьев, имя его и отчество уже давно стерлось в моей памяти. А знаменит он был тем, что никогда, ни при каких обстоятельствах не ругался матом. Многие полагали, что так он играл в интеллигента, но неожиданно выяснилось, что и в геологической среде бывают исключения.

У геологов, людей большей частью суеверных, существует примета: нельзя прикуривать от свечи – это к большой беде.

И вот однажды Соловьев в палатке на виду у всех, не найдя в кармане спичек, машинально прикурил от пламени свечи. Все ахнули. А самый старый геолог по прозвищу Бочман едва слышно произнес:

– Кранты. Это он насмерть себе сделал…

А через некоторое время Соловьев отправился в недельный маршрут. Отправился в одиночку, что было запрещено всеми инструкциями по безопасности. Взял он с собой лишь самое необходимое: карабин, патроны, палатку, спальник, котелок, рыболовные снасти, ветровые спички, примус, несколько пачек махорки и чая. Ушел налегке, без рации и сухого пайка.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».