— Да.

— Где вы были?

— Я весь день провела дома.

— Ваш муж был с вами?

— Нет, Элиот работал.

— Он к тому времени был уже на пенсии, правда? — гнул свою линию Бастер.

— Он покинул прокуратуру, — мягко поправила его Мэйми, — и занялся частной практикой. В тот день он был в своем офисе.

Мэйми вывела Элиота из игры. Она защищала его от предвзятости, как и от прошлого. Я шепнул Бекки:

— Элиот не будет свидетельствовать, я уверен, используй это.

Бекки кивнула. Ей нужна была зацепка, чтобы провести перекрестный допрос, а я знал Элиота. Он не пойдет на лжесвидетельство, даже ради Остина. Пока что Элиот ничем не выказал своего отношения к происходящему.

— Вы провели весь день в одиночестве? — спросил Бастер. Он оседлал своего конька, расправил плечи, обращаясь к Мэйми, щурил глаз, громко и четко выговаривал каждое слово, как будто обращался к иностранцам.

— Нет. Часов в двенадцать мне позвонил Остин. Он собирался к нам заглянуть и уточнял время, потом мы поболтали.

— Как вы себя чувствовали в тот день? — спросил Бастер.

— Неважно, — медленно произнесла Мэйми. — Меня донимало высокое давление. Я с трудом дышала. К обеду начался кашель.

— Остин поинтересовался вашим самочувствием?

— Да. Он разволновался. Остин почувствовал, что мне трудно дышать, и посоветовал обратиться к врачу. Я отмахнулась, со мной такое бывает. Он вызвался приехать. Я попросила не делать глупостей, все бы обошлось. — Мэйми перевела дух и смущенно продолжила, обращаясь к присяжным: — Я испытала неловкость, но очень обрадовалась, когда Остин все-таки приехал. Он был очень мил, заварил мне чай, дал лекарство и развлекал меня смешными историями, потом мы смотрели какие-то глупости по телевизору.

Я сразу же поверил, что так оно и было. Чаепитие в Доме простодушной старомодной леди, забежавший на огонек Остин, который выкроил время, чтобы предстать великодушным джентльменом. Они смеются чему-то своему, судачат о знакомых с бесхитростностью обывателей маленького южного городка.

— Он провел время у вас до вечера? — спросил Бастер.

— До семи. Элиот задержался, и Остин дождался звонка мужа, что тот едет домой. Я убеждала Остина, что не стоит тратить весь день на меня, но он и слушать не хотел. Он слукавил, сказав, что у него нет никаких дел, только я этому не поверила, — добавила Мэйми, хитро улыбнувшись, как будто рассказывала о проказах любимого племянника.

— Он отлучался куда-нибудь?

— Что вы! Я даже не припомню, чтобы он кому-то звонил. Он, верно, решил, что я при смерти.

Я посмотрел на Элиота. Мэйми Куинн прекрасно справлялась со своей ролью, могло даже показаться, что она впервые слышит вопросы Бастера. Трудно было выглядеть более искренней. Элиот делал пометки в блокноте, время от времени кивая в такт ее словам. Его лицо было бесстрастным.

— Благодарю вас, миссис Куинн, — произнес Бастер с пафосом. — Я закончил.

Мэйми обернулась ко мне. Это был не первый судебный процесс в ее жизни, она знала порядок. Мило мне улыбнувшись, Мэйми приготовилась к атаке. Я не держал на нее зла, но и симпатии не испытывал. Мэйми в изумлении уставилась на незнакомку за прокурорским местом.

— Миссис Куинн, меня зовут Ребекка Ширтхарт. Я хотела бы задать вам несколько вопросов, вы не против?

— Конечно.

— Пожалуйста, если вам будет что-то не понятно, дайте знать, я поставлю вопрос иначе. Вы заявили, что Остин Пейли был вашим другом многие годы.

— Да.

— Можно позавидовать его преданности, если он не задумываясь кинулся вам на помощь.

— Он отзывчивый человек. — Мэйми пребывала в растерянности.

— Он часто навещал вас?

— Очень часто.

Бекки кивнула.

— Миссис Куинн, мы говорим о дне двухлетней давности. Этот день ничем не выделялся, по вашим словам. Просто добрый знакомый навестил вас. Почему вы так уверены, что это был именно тот день, когда совершилось преступление?

Мэйми улыбнулась ей, готовая ответить:

— Я веду медицинский дневник. Какое-то время назад у меня разладилось здоровье, и мой врач посоветовал мне отмечать любые изменения. В тот день у меня возникли трудности с дыханием, это я и занесла в дневник.

Бекки понимающе улыбнулась ей.

— Вы его случайно не захватили с собой? Я думаю, всем было бы интересно ознакомиться с этой записью.

Это вовсе не входило в планы Мэйми. К чему давать в руки обвинения разоблачающие ее документы. Она принужденно улыбнулась.

— О, моя дорогая, я недавно его выбросила. Это же медицинский дневник. Нет нужды хранить его долго. Я веду такой дневник каждый год.

— Значит, дневник девяностого года вы уничтожили тогда же? — спросила Бекки. — Но прошло почти два года, откуда такая уверенность в дне встречи с обвиняемым?

Уверен, медицинский дневник — домашняя заготовка Мэйми, она и попалась в собственные сети.

— Нет, он затерялся среди бумаг, и на днях я перелистала его, а потом уничтожила, — испуганно произнесла она.

— Значит, недавно вы возобновили в памяти день, о котором мы говорим, — мягко добавила Бекки.

Мэйми нахмурилась.

— Если бы нам удалось ознакомиться с вашим дневником, — продолжила Бекки, — возможно, мы бы обнаружили, что не только двадцать первого мая тысяча девятьсот девяностого года вам было плохо. Можно предположить, что это был частый симптом.

— Вы правы, но в тот день было особенно плохо, — возразила Мэйми. — К тому же я запомнила и другие приметы этого дня.

— Скажем, какую-нибудь программу, которую вы смотрели с обвиняемым по телевизору? — спросила Бекки.

Мэйми улыбнулась снисходительно.

— О, там не было чего-то достойного внимания. Одни глупости, старые киноленты и викторины. О таком два года помнить не станешь.

— Может, вы вспомните хотя бы одну программу, которую вы смотрели с Остином двадцать пятого мая? — спросила Бекки. Я не сразу понял, что Бекки оговорилась нарочно. Мэйми пропустила мимо ушей ошибочную дату.

— «Энди. Гриффин», по-моему, — задумалась Мэйми. — А как называется этот глупый фильм о выброшенных на пустынный остров?

— Вспомните, пожалуйста, какой-нибудь эпизод, который вы видели шестого мая?

— Разве все упомнишь, — обратилась Мэйми к присяжным.

Она так и не дождалась их реакции. Присяжные обычно стараются не выказать своих чувств.

— У вас был разговор с Остином Пейли об этом дне? — не уступала Бекки.

— Нет, — выпалила Мэйми, но тут же поправилась. — Мы, конечно, обсуждали это, чтобы удостовериться, что я права. Это был тот день. Я даже сказала, что могла бы… — Она избежала слова «алиби», испугавшись, что так говорят о преступниках, — подтвердить, где он был в тот день.

— Значит, вы подтверждаете дату двадцать четвертое мая тысяча девятьсот девяностого года?

— Да. — Мэйми уверенно кивнула.

Элиот стряхнул с себя оцепенение, уткнулся в какую-то бумагу, потом склонился к Бастеру и что-то ему сказал. Тот побледнел. Элиот продолжал говорить.

Бекки спросила:

— Вы решились помочь своему другу, узнав, что его обвиняют в насилии над ребенком?

Мэйми убежденно ответила:

— Я с первой минуты усомнилась в его виновности. Я была рада, когда поняла, что могу помочь.

Бекки не стала ее прерывать, позволяя предаться воспоминаниям. Присяжные, кажется, поняли, куда она клонит.

— Да, вы помогли ему состряпать алиби на день совершения преступления, — сурово произнесла Бекки. — Какой это был день? — без перехода спросила она, как будто не надеясь на свою память. — О каком дне мы только что говорили?

— Двадцать четвертое мая, — отчеканила Мэйми. В зале установилась тишина. Она поняла, что что-то не так. — Тысяча девятьсот девяностого года, — добавила она, — не этого года. — Мэйми растерянно посмотрела на присяжных.

— Вы уверены? — выдержав паузу, спросила Бекки.

— Протестую, ваша честь, — сказал Бастер, поднявшись и обращаясь в сторону судьи. — Прокурор третирует свидетеля, постоянно называя разные даты происшедшего. В протоколе отмечено, что свидетельница указала число двадцать…