Я был удивлен. История оказалась правдивой. Мне надо было многое успеть сделать. Остин будет содействовать мне, без сомнений. Если мы поторопимся, сможем…

— Но это дымовая завеса, — продолжил Элиот. — Не вижу связи с обвинениями против Остина. — Элиот буравил меня глазами.

— Но ты же помог ему, заставив невинного человека взять вину на себя. Ты пытался спасти его.

— Да, — согласился Элиот. — Мне очень жаль. Я не смогу снова тебе солгать. Но я обязан спасти Остина. Прошу тебя, Марк. Отпусти его.

Элиот уже давно не был моим боссом. Он не говорил со мной с позиции силы. Это была просьба. Я с пониманием посмотрел на него, но и только.

— Отпусти его на поруки, — умолял Элиот. — Думаю, он согласится. Он знает, что ему нужна помощь, он ненавидит то, что делает.

Он хотел продолжить, но я прервал его.

— Мне трудно будет на что-то решиться, Элиот, пока не услышу причину. И не могу представить себе причину, которая способствовала бы его освобождению.

Элиот посмотрел на меня, затем отвел взгляд. Он уже решил, как поступить, но ненавидел свое решение. Наконец он взял себя в руки.

— Я несу ответственность за Остина, — сказал он. — Я должен быть на скамье подсудимых, не он.

— Старые дела Остина не выплывут на суде, — сказал я. — Ему не с руки разглашать их, а у меня нет на то причин. Не понимаю, при чем тут ты. Эти обвинения новые.

Он покачал головой. Я замолчал. Элиот знал, что должен рассказать мне все или уйти. Уйти он не мог.

— Это самая страшная история, которая произошла со мной. — Наконец произнес он. — Никто об этом не знает, даже Мэйми.

Я много раз слышал истории Элиота. Он был ирландцем, поэтому всегда любил рассказывать, даже самые невероятные моменты, которые касались его самого. Но сейчас речь не шла об удовольствии. Он начал свое повествование безжизненно, стараясь изо всех сил не выказать своих эмоций.

— Моим лучшим другом в правовой школе был отец Остина, — сказал он. — Его звали Пенлдтон. Пен и я встретились здесь. Мы были прямой противоположностью друг другу, я был прилежным учеником, а Пен лентяем. Он был беспечен, я же ревностно ко всему относился. Поэтому мы стали друзьями. Это мне очень льстило. Ты когда-нибудь видел Пена? — неожиданно спросил Элиот. — Нет, конечно нет. Ты не намного старше Остина, не так ли? А Остин был еще мальчиком, когда я знал его отца. Иногда… — Он покачал головой. Его глаза были тусклыми, затем в них появился блеск. — Пен отличался ото всех. Все его любили. Он общался с профессорами в правовой школе, как будто был их другом, а не учеником. Мое положение в школе улучшилось только потому, что он сдружился со мной. У Пена были деньги и связи. После школы он стал работать в крупной фирме, а я поступил в службу окружного прокурора. Теперь это кажется недолгим периодом моей жизни, — вздохнул Элиот. Он пристально посмотрел на меня, оценивая, затем отвел глаза в сторону, как будто забыл о моем присутствии. — Все легко забывается. Но тогда все казалось постоянным. Мы с Пеном были лучшими друзьями. Мы встречались и делились многим друг с другом. Я только женился на Мэйми, а у Пена уже была семья и маленький сынишка. Остин, — повторил он, но не для меня. Элиот негромко произнес это имя для себя, как будто только сейчас вспомнил, что намеревался рассказать мне об этом мальчике и ради него. — Мы поладили. Пен и его жена, Джулия, Мэйми и я. Мы обедали вместе по меньшей мере раз в неделю. Затем дружба внезапно прекратилась, и Пена стало трудно застать на месте. Я звонил ему в офис, чтобы спросить, не согласится ли он со мной выпить, но его уже не было, тратой времени было звонить ему домой. Я не слишком удивился, узнав, что он и Джулия разводятся. К тому времени мы с Пеном были знакомы четыре года, думаю, я был его лучшим другом. Я догадался о случившемся по выражению его глаз. Но мы с Мэйми дружили с их семьей. Их сын называл меня дядей Элиотом. — Элиот взял чашку с чаем, но не стал пить, просто подержал ее в руках, как будто согреваясь, хотя к тому времени чай, должно быть, совсем остыл.

— Это был тяжелый развод? — спросил я.

— Очень тяжелый. У Пена были семейные деньги. У Джулии ничего не было, но ей нравилась жизнь, и она не хотела работать. Его родители подарили им дом в Олмоуз-Парке, но Джулии он тоже нравился, каждая вещица в нем. Его родители даже собирались вмешаться, чтобы вернуть фамильные вещи, которые они подарили им. Конечно, обо всем этом я слышал от Пена. Мы часто завтракали вместе. Иногда он приходил сразу после встречи с Джулией и ее адвокатом, взъерошенный, понося ее самыми грубыми словами, какие он только мог выдумать. Говорил, что добьется того, чтобы она не приблизилась ни к нему, ни к сыну.

— Они спорили из-за опеки? — поинтересовался я.

Мне ничего не было известно о родителях Остина. Я предполагал, что он из состоятельной семьи, если судить по образу жизни, но это вполне могло оказаться ложным представлением, как и многое другое в Остине. Я задумался о себе, выросшем в другой части Сан-Антонио. Мне тогда было около десяти лет, неудивительно, что я ничего об этом не знал. Остин, моложе меня на пять лет, был уже в центре безобразного конфликта.

— Они спорили по любому поводу, — сказал Элиот. — Развод тянулся несколько месяцев. Мы с Мэйми старались не вмешиваться, но не прекращали встречаться с Джулией. Когда я пробовал поговорить с ней о Пене, она отвечала, что я ничего не понимаю, что на самом деле не знаю Пена. Такое отношение свойственно разочарованной женщине, но я вполне мог с таким же основанием отнести ее снова к ней самой. В иных семьях супруги живут сами по себе. Их семья была из таких. Я хорошо знал Пена, но не знал его друзей, не знал, что он делал по ночам после того, как переехал от Джулии.

— И что же? — спросил я.

Элиот посмотрел на меня так, будто я вмешался в личный разговор. Он замолчал, глаза Элиота блуждали по ковру, стенам, темному экрану телевизора.

— И однажды; — продолжал Элиот, — Пен утихомирился. Он с головой ушел в адвокатскую практику и вообще не вспоминал о разводе. Вся эта история вышибла его из колеи. Он внезапно постарел, я хочу отметить, что раньше он отменно выглядел. Его всегда отличала мальчишеская беззаботность, теперь от нее и следа не осталось. Он казался нервным, вскакивал, если кто-то к нему подходил. Я допытывался у него, что произошло, но он отмалчивался.

Я наблюдал за Элиотом, ожидая, когда он приступит к сути. Он никому не рассказывал эту историю, даже жене.

Он поступал так не потому, что это был чужой секрет. Эта история касалась самого Элиота. Его бегающий взгляд только усиливал мою уверенность.

Он нарушил молчание.

— Однажды Пен пришел в мой офис в здании суда, но подавленный, а не разъяренный, он, казалось, с трудом передвигал ноги. Он вошел в мой кабинет и закрыл за собой дверь. Я спросил, что случилось, но он не сразу заговорил. Он метался по комнате, дотрагиваясь руками до стен, будто оценивая их толщину. Я решил, что он тронулся. Может, так оно и было. «Она уничтожит меня», — наконец произнес он.

Вот так и начал, без приветствий, без предисловия. Конечно, я понял, о ком идет речь. Я видел, что он обезумел, старался втолковать ему, что все образуется, что он еще заработает много денег, женится второй раз и у него будет другая семья… Но Пен только качал головой и таращился на меня, как будто я городил ерунду. «Ты не знаешь, что она собирается сделать», — наконец сказал он.

Он сидел передо мной и неотрывно смотрел на меня. Я спросил мнение его адвоката по этому поводу, и Пен ответил, что никто не знает. Накануне Джулия пригласила его к себе и сообщила, что именно она намеревается сделать, если он не оставит ее в покое.

— Чем она пригрозила?

Элиот взглянул на меня.

— То же самое спросил я, — сказал он. — Но Пен не хотел отвечать, и я решил, что лучше мне не знать правды. В конце концов он сказал: «Мне нужна твоя помощь, Элиот». Я с готовностью согласился. «Мне нужно поговорить с Остином, — сказал он. — Она меня к нему сейчас не подпустит. Но если я смогу поговорить с Остином, я все улажу. Он не будет ее слушаться, если я с ним поговорю».