И вот сейчас, когда тропка, извиваясь, вывела его на зеленый гребень холма, он увидел впереди то, до чего так надеялся добраться. Это был небольшой дом, с белыми стенами и красной крышей; домик выглядел скромным – не из тех, что бросаются в глаза. За ним находился маленький амбар – этого строения не было, когда Барнс был здесь последний раз, а за ним – плетень, служивший оградой корралю. Плетня прежде также не было. И двор стал шире. Все это говорило о том, что дела у хозяина идут хорошо. Иначе зачем бы отводить и огораживать место для корраля?

Вглядываясь воспаленными глазами в белизну дома сквозь отливающую серебром листву тополей, окружавших жилище, Ларри подумал о процветании и преуспевании. И то и другое для него всегда означало богатство, добытое в качестве трофея и вовсе не обязательно законным путем. Но в данном случае дело обстояло по-другому. Здесь процветание означало, что хозяин, подобно дереву, врос корнями в землю, черпает живительную силу из почвы.

– Да, он оказался прав, – произнес Барнс. – Мы все поднимали его на смех, но он был прав. Причем от начала и до конца. Это верный путь…

Его челюсть отвисла. Разинув рот, он дивился на дом и на эту неожиданно пришедшую ему мысль. Правда, Барнс был слишком вымотан, чтобы надолго удержать ее в усталом мозгу – голова болела не менее мучительно, чем тело. Но где-то в подсознании она все-таки отложилась. Он оказался не прав. Впрочем, понял это только сейчас, а до этого… Можно довольно быстро раздобыть денег, беря людей на мушку. Но деньги – это еще не счастье. Счастье произрастает только на земле, возделанной человеком в поте лица. Как, например, пшеница.

Как бы согласившись с этой мыслью, Барнс кивнул, но затем отрицательно покачал головой. Вот если бы он пришел к такому выводу раньше, когда еще был мальчишкой. Но тогда ему не приходилось, как затравленному зверю, бежать от охотников. И не было перед глазами, как образец для мечтаний, ни этого дома на склоне холма, ни поблескивающих листвой тополей, ни приземистого амбара, ни веселого ручья, с журчанием сбегающего в долину.

А долина была прекрасна. Ее тучная зелень ласкала глаз и будоражила воспаленный мозг беглеца, объявленного вне закона. Если честно, Ларри всегда чувствовал – окажись он в подобном местечке и имей возможность заполучить его в те времена, когда совесть у него была еще незапятнана, он никогда не ступил бы на кривую дорожку.

Барнс тронул коня. Вконец уставший мустанг при виде дома и тополей, казалось, решил, что тут и есть конечная цель их путешествия, он приободрился, ускорил шаг, даже поднял опущенную морду. Последнее показалось всаднику едва ли не чудом: неужели после стольких изнурительных миль безостановочной гонки животное еще в состоянии удерживать голову прямо на длинной, как у лебедя, шее?

Они направились к дому, окруженному тополями. Вскоре тропинка превратилась в дорогу, с которой Барнс мог уже более детально разглядеть ранчо.

Он тотчас же остановил мустанга, хмыкнув от неожиданности.

Это был уединенный уголок. Редкие соседи жили далеко друг от друга. Поэтому Ларри с полным основанием рассчитывал застать своего друга одного. Но он ошибся: возле коновязи у кормушки толпились, на первый взгляд, не менее дюжины лошадей, а у второй коновязи сгрудились коляски и повозки.

Похоже, в доме происходило что-то вроде празднества. Интересно, по какому случаю? Как правило, люди в таком количестве собираются только на рождение, свадьбу или похороны.

– Не иначе как Джесси умер незадолго до моего приезда, – вырвалось у Барнса.

От этой страшной мысли он почти забыл о своей ужасной измотанности и о страхе, терзавшем его гораздо больше, чем усталость. Это было бы равносильно тому, будто его поразило молнией. Для чего тогда ему, Ларри, жить, если больше нет такого отличного парня, как Джесси?

Барнс отчаянно замотал головой, отгоняя это чудовищное предположение, и машинально направил мустанга вперед. А пока конь пробирался к дому, думал о человеке, сравнить которого по силе, ловкости и быстроте движений мог разве что с леопардом. Ему вспомнилось его тонкое, симпатичное лицо, блеск темных глаз и загадочная улыбка в уголках рта. Потом он припомнил его руки – руки кудесника, которые могли творить чудеса и всегда были чем-то заняты.

«Эх, если его не стало, мир уже никогда не будет таким, каким был при нем! Другого такого замечательного парня больше уже не дождаться!» – подумал Барнс.

Но вдруг до него со склона, только что оставленного им позади, вновь донеслись голоса и лай собак, нахлынувшие как приливная волна. Он опять пришпорил мустанга, заставив его быстрее переставлять заплетающиеся ноги. Что-то надо было срочно предпринять. Дом Джесси казался ему последним прибежищем.

Ларри подогнал лошадь под сень тополей, спешился, бросил поводья и, пошатываясь, направился прямо к нему. Но он был настолько измучен, что даже не пошел к двери, а просто, как слепой, вытянув перед собой руки, поплелся к ближайшему окну. И то, что увидел за ним налитыми кровью глазами, никак не походило на похороны. В комнате было полно мужчин и женщин, и их смех убедил Барнса в этом окончательно. Значит, происходит что-то другое? Рождение?

Это вполне возможно. Однако мужчины не торопятся с поздравлениями, когда на свет появляется ребенок. Женщины-соседки могут собраться, чтобы радоваться по этому поводу. Это – да! Только не мужчины! Но они тоже были здесь, слоняясь по комнате с глупыми и довольными лицами.

В чем все дело, стало ясно, когда Барнс подкрался ко второму окну. Увиденное здесь поразило его в самое сердце. Это была девушка в белом платье, с белыми цветами в руках и белой вуалью на голове. Лицо у нее было настолько прелестным, что лично Ларри показалось ослепительно прекрасным.

И тут он вспомнил, что уже слышал о ней. Не скупясь на детали, ему рассказывали об этой девушке приятели, которые настолько путались в словах, что все сказанное ими казалось нелепицей. Как описать то, что не поддается никакому описанию?

Она не была Венерой. Не была и королевой красоты. Просто хорошенькая. Но было в ней и нечто другое, гораздо более существенное, коли в данный момент, положив руку на распятие, она клялась в верности гибкому, стройному парню с симпатичным улыбающимся лицом и с грацией дикой кошки.

Этот парень и был тем, кого искал Барнс, – не кто иной, как сам Джексон. Прояснилась и причина столь многолюдного сборища – беглеца осенило, что он прибыл как раз в день свадьбы своего друга.

Впрочем, мог ли он теперь считать себя хотя бы приятелем Джексона, который навсегда покончил со своим прошлым и прежними дружками, став законопослушным гражданином? И кто, как не он сам, дал Джексону веский повод усомниться в нем? Вот такие невеселые мысли посетили Ларри, пока он стоял, приникнув в окну.

Оно было настежь открыто, чтобы дать доступ в комнату солнечным лучам, но вьющиеся лозы винограда, вздымающиеся к нему от земли и ниспадающие сверху, подобно зеленому истоку, позволили Барнсу оставаться незамеченным изнутри.

Сейчас его целиком занимали две вещи. Одна пугающая и неотвязно напоминающая о себе растущим страхом – это крики преследователей, которые раздавались в его ушах, как рев волн, беснующихся в тесном гроте. Другая – то, что происходило в комнате перед ним.

Он вглядывался не в яркое лицо невесты, а в Джексона, его улыбку.

Девушка между тем положила руки на плечи своего возлюбленного.

– Вижу, Мэри, – проговорил Джексон, – тебя что-то заботит не на шутку. Поведай мне, в чем дело, и выкинь это из головы, договорились? Меня всегда пугает, когда ты смотришь вот с такой жалостью, как теперь.

На ее губах возникла улыбка и тут же исчезла.

– Ты знаешь, в чем дело, Джесси, – ответила она. – Это твой последний шанс – все обдумать и изменить свое решение.

– Мой шанс – передумать? – переспросил он.

– Да, – подтвердила она. – Пока еще не поздно. Ты знаешь, что стоит перед тобой.