– Знаю, и я всегда обожала наш дом. С ним у меня связано столько дорогих воспоминаний… о годах, когда я здесь росла, о папе и о тебе. Какие это были чудесные времена для нас троих. Однако он несколько великоват, и…

Эмма остановила ее, подняв руку.

– Вовсе нет, если рассматривать его как две квартиры, а не как единый дом. Как ты знаешь, таким он спланировал его для меня. Я так хотела соблюсти приличия… – Эмма прервала рассказ и расхохоталась. – Боже, Дэзи, как все изменилось! Теперь люди совершенно спокойно, не скрываясь, живут друг с другом. Однако вернемся к дому. Я подумала, не изменилось ли твое мнение. У тебя теперь появились внуки. Когда-нибудь Филип тоже обязательно женится, и, полагаю, не в таком уж далеком будущем. У него появятся дети; возможно, он даже захочет послать их в школу в Англии, две большие отдельные квартиры под одной крышей могут оказаться очень кстати. Обдумай мое предложение хорошенько. Я всегда могу внести изменения в завещание.

– Но ты и так оставляешь мне очень много… больше, чем мне когда-либо понадобится. Если я приму еще и дом, это будет уже жадностью с моей стороны.

– Что за чушь, Дэзи! По справедливости, он должен принадлежать тебе. Если ты откажешься, тогда я, пожалуй, лучше отпишу его Поле или Филипу.

– А как же Сара?

– Она – не из Макгиллов.

Дэзи задумалась.

– Ладно, я последую твоему совету – обдумаю все хорошенько. И вот еще что, мама. Я знаю, что такая невообразимо богатая женщина, как ты, должна постоянно содержать свои дела в порядке, но, если честно, я терпеть не могу разговоров о твоем завещании. От них у меня кровь стынет в жилах. Я и думать-то не желаю о твоей смерти, не говоря уж о том, чтобы вот эдак безмятежно о ней рассуждать. Такие разговоры меня просто убивают.

Эмма бросила взгляд на Дэзи, но ничего не сказала. Она лишь пожала дочери руку и, откинувшись на спинку стула, продолжала внимательно смотреть на нее.

Дэзи набрала полную грудь воздуха, выдохнула и выдавила из себя слабую улыбку.

– Извини. Я не хотела так резко говорить с тобой. Но мне очень не по душе обсуждать подобную тему именно сегодня. Не забывай, какой сегодня день.

– Понимаю. – Воцарилась тишина, а затем Эмма проговорила тихо-тихо: – Дэзи, дорогая, я ведь была тебе хорошей матерью, правда?

– И ты еще сомневаешься! – воскликнула Дэзи с нежностью. Она широко распахнула свои огромные небесно-голубые глаза, полные любви. – Ты всегда была и остаешься самой замечательной мамой на свете. – Дэзи выдержала вопрошающий взгляд Эммы, и, когда она глядела в морщинистое лицо матери, ее сердце сжалось от невыразимой любви к этой замечательной женщине, родившей ее. Она знала, что суровая манера держаться и вечно строгий вид являлись всего лишь способом защиты, маской, за которой скрывались неизбывные запасы нежности и доброты. Эмма Харт представляла собой сложную, многогранную личность и, вопреки расхожему представлению, очень ранимую и чувствительную.

Волна любви и нежности к матери захлестнула Дэзи.

– Ты у меня совершенно особенная, мамочка. Ты – самый благородный и сердечный человек из всех, кого я когда-либо знала. Мне так повезло, что столько лет ты была рядом со мной. Это – мое счастье.

Эмма почувствовала себя глубоко тронутой.

– Спасибо, Дэзи, за такие чудесные слова. – Она устремила взгляд куда-то вдаль, потом грустно прошептала: – Я плохо воспитала твоих сводных братьев и сестер. Но я не пережила бы мысли, что не справилась и с твоим воспитанием или что я в чем-то тебя подвела и не додала тебе своей любви.

– Ты дала мне все… Нет смысла даже перечислять, чем я тебе обязана. И я не считаю, будто ты плохо воспитала остальных. Ничего подобного. Разве не говорил когда-то мой отец, что каждый из нас – хозяин своей судьбы? Что мы сами отвечаем за то, какими стали? За наши поступки, как хорошие, так и плохие?

– Говорил.

– Тогда верь его словам. Он говорил правду!

– Ну, хорошо, моя милая.

Эмма погрузилась в молчание, обдумывая слова дочери. Она испытывала гордость за нее, за то, какой она стала. При всей ее доброте, мягкости манер и врожденном очаровании, Дэзи обладала несгибаемым, даже порой жестким характером, бесконечной жизнерадостностью и самообладанием. Эмма знала – в случае необходимости ее дочь становилась твердой, как скала, и непоколебимой в своих решениях, что особенно ярко проявлялось в тех случаях, когда дело касалось ее убеждений и принципов. Внешне необыкновенно молодо выглядевшая, Дэзи и в своих взглядах на жизнь оставалась на удивление юной. Она весело и радостно шла по жизни и заражала своим жизнелюбием всех вокруг. Дэзи относилась к тому редкому типу женщин, которые нравятся не только мужчинам, но и другим женщинам. Эмма отлично знала, что многие, а точнее, почти все, не могли не любить ее дочь. Она была настолько полна энергии, настолько чиста и благородна и в то же время настолько твердо стояла на земле, что возвышалась над всеми. Хотя ее сводные братья и сестры испытывали к ней ревность и даже зависть, все же и они оказывались бессильными перед ее человечностью и удивительной искренностью. Именно ее доброта, чистота и чувство справедливости держали их всех в узде и на дистанции. Она была поистине совестью семьи.

– У тебя такой задумчивый вид, мама. Что тебя беспокоит? Расскажи, в чем дело? – Дэзи склонилась поближе к Эмме, внимательно вглядываясь ей в лицо, и легонько дотронулась до ее щеки.

– Так, ерунда, – ответила Эмма, стряхнув с себя оцепенение, и с удовлетворением оглядела туалет дочери. – Пожалуй, мне следует пойти переодеться, раз уж мы собрались на ленч в «Мирабелл».

– Совсем необязательно, мамочка. Не создавай себе дополнительных трудностей.

– Ну ладно, будь по-твоему. А как насчет сегодняшнего вечера? Блэки сказал мне, что он намерен надеть вечерний костюм. Неужели он действительно хочет, чтобы и я нарядилась в нарядное длинное платье? Ведь, в конце концов, нас соберется только восемь человек.

«О Боже! – подумала Дэзи. – Что будет, когда она обнаружит не восемь, а все шестьдесят гостей?» Она терялась в догадках, рассердится ли ее мать за то, что они подготовили ей сюрприз. Откашлявшись и моля Бога, чтобы ей удалось говорить безразличным голосом, Дэзи заметила:

– Но дядя Блэки хочет, чтобы у нас получился праздничный вечер, нечто особенное. Как он сказал мне недавно: «Твоей матери не так уж часто исполняется восемьдесят лет». Поэтому я, естественно, согласилась с ним, что нам всем следует одеться понаряднее. Но тебе вовсе не обязательно быть при полном параде – то есть в вечернем платье. Я сама остановилась на переливчато-синем платье для коктейлей. Да, послушай, на твоем месте я бы одела одно из твоих чудесных шифоновых платьев.

– Ну и слава Богу. Одно из них – зеленое – оно подойдет в самый раз. Ой, опять звонят в дверь! Надеюсь, цветов больше уже не принесут. Мой дом и так уже начинает походить на покойницкую.

– Мама! Что за ужасное сравнение!

Дэзи легко поднялась и быстро заскользила по полу, бросив через плечо:

– Возможно, это подарок Элизабет или Кита и Робина. Пойду узнаю у Паркера.

Не успела Эмма и глазом моргнуть, как дочь уже вернулась.

– Действительно подарок, мама.

Она мельком взглянула в прихожую, кивнула, а затем заняла место около камина под портретом маслом, изображающим Пола Макгилла.

Эмма, проницательная, как всегда, подозрительно вгляделась в лицо дочери.

– Что тут происходит? Ты сейчас выглядишь в точности, как твой отец, когда он хотел что-то скрыть от меня. – Она посмотрела на портрет Пола, затем снова на Дэзи. Не было никаких сомнений, чьей дочерью та была.

И сегодня более чем всегда их сходство бросалось в глаза… Те же ярко-голубые глаза, черные волосы, ямочка на подбородке.

– Ну так что же у тебя на уме?

Дэзи выжидающе посмотрела на дверь и кивнула. По ее сигналу вошли Аманда и Франческа, изо всех сил стараясь выглядеть серьезными. Они остановились в центре комнаты, не отводя глаз от Эммы.