Как только я вошел в комнату связистов, старшина перестал распекать солдат. Он выжидающе уставился на меня, но, не дождавшись ни слова, не выдержал:

- Товарищ лейтенант, разрешите отпустить их? Я поставил на место том Шиллера и задвинул стекло полки.

- Что они тут натворили?

- Пусть сами расскажут.- Старшина уже1 поостыл, но чувствовалось, что гнев его полностью еще не прошел.

Сирадж и Керем по-прежнему смотрели в пол.

- Ну, рассказывай, что же ты? - подступил к Керему старшина.

- Вы же знаете всё, что мне еще сказать? - на момент подняв голову, снова опустил ее Керем.

- А вот лейтенант не знает... Керем промолчал.

- Что же он все-таки сделал? - видя, что путного объяснения от солдата не дождусь, спросил я у старшины.

- Да вот,- немного замялся и старшина,- прихожу, а они тут возятся на полу.

- Боролись, что ли? Старшина покачал головой.

- Какое боролись - дрались!  Разнимать пришлось!..

Меня очень удивило то, что Сирадж дрался. Этот немолодой уже человек до войны был учителем. Солдаты уважали его за степенность, рассудительность, и, если возникала какая-то неясность, шли к Сираджу за советом. В батарее его называли и отцом, и дядей. Чтобы он поднял на кого-то руку - такое не умещалось в сознании.

- А из-за чего они сцепились?

- Не смогли договориться.

- О чем?

Старшина рассказал, как все произошло.

А произошло следующее. Проверив телефонную линию, ведущую к штабу полка, Сирадж вернулся и увидел, что Керем берет книги с полок, разрывает их на части и сует в горящую печку. Такое отношение к книгам привело Сираджа в ярость. Он кинулся к Керему и начал отбирать у него еще не разорванные тома, чтобы снова сложить их на полку. И тогда в ярость пришел Керем. Слово за слово, и вспыльчивый Керем набросился на Си-раджа, повалил его. На шум прибежал старшина, который находился в другой комнате, и разнял драчунов...

Керем был родом из Кедабека. Высокий, стройный, общительный парень, он носил в нагрудном кармане гимнастерки фотографию своей невесты, сделанную сельским фотолюбителем. Когда речь заходила о возвращении домой, о женитьбе, он воодушевлялся, начинал расхваливать свое село, свою суженую, и остановить его было невозможно. Однажды я в шутку-сказал ему: "Эй, Керем, поменьше хвались. Как только кончится война, поедем поглядим, что у тебя за село, что за невеста! Как будешь в глаза смотреть? Оно ведь и ястребу свое гнездо нравится" Он воспринял мои слова совершенно серьезно и ответил: "Нет, товарищ лейтенант, я расхваливаю свое село не потому, что оно мое село. Горы - это для меня жизнь. Их надо видеть, чтобы понять их красоту. Словами ее не передать. Клянусь, если после войны поедете со мной в Кедабек, отец с матерью на каждом шагу будут в вашу честь баранов резать. Вы о городе не думайте. Так, как у нас, нигде не сможете отдохнуть! Девушки в наших местах - кровь с молоком! Не то что городские, у которых лица цвета соломы..." Я продолжал подшучивать: мол, наших городских девушек не ругай, Керемг они услышат тебя - обидятся. Ведь кто может знать, что еще в жизни будет? А вдруг по дороге с фронта встретится тебе в Баку такая красавица, что ты совсем голову потеряешь? Но Керем с прежней серьезностью ответил: "Можете мне поверить, товарищ лейтенант, даже если девушки всего мира упадут к моим ногам, я не променяю на них свою Сарабейим". И прочитал стихи, подражая ашугу Керему:

Я солдат, моя родина - склоны гор,

Рухнет мир - все равно не нарушится наш уговор.

Мне другая возлюбленная не нужна,

Даже если ангелом будет она...

Старшина показал мне три-четыре разорванных книги:

- Вот как он их... Мы их обратно на полки поставили... Жалко выбрасывать...

Я тоже рассердился на Керема, но не стал ругать его при всех, знал: Керем очень гордый, любое грубое слово - для него нож острый. Предпочтет, чтобы его избили, только бы не задевали самолюбия.

- Ладно,- сказал я старшине,- вы займитесь своими делами, а с ним я сам поговорю.

Я прошел с Керемом в свою комнату.

- Тебе не стыдно? - спросил я его, когда мы остались наедине.- Разве можно поднимать руку на человека старше себя? Не ожидал от тебя такого, совсем не ожидал.

Керем сконфузился.

- Товарищ лейтенант, меня слова Сираджа обидели. Что он, в самом деле, накинулся на меня?! Портишь, мол,, такие чудесные книги! Выходит, ценит меня меньше этих фрицевских каракулей. Я как услышал это, клянусь,, кровь ударила в голову. Был бы кто-нибудь другой, задушил бы его. Только потому и сдержался, что это был дядя Сирадж...

Да, драка могла дорого обойтись невысокому, худощавому Сираджу. Большие руки Керема были сильны и цепки, как клещи. Хорошо, что старшина оказался рядом...

- Керем, но Сирадж прав. Нельзя портить такие прекрасные книги,- сказал я солдату.

Керем удивленно отступил.

- И вы так думаете, товарищ лейтенант? И вам жалко этого фрицевского добра?

Меня не удивил вопрос Керема, успевшего получить. лишь трехклассное образование, никогда не спускавшегося с гор, где он родился, и впервые увидевшего город,, только когда его призвали в армию. Он, может быть, первый раз в жизни слышал фамилии авторов книг, которые-хранились в этом доме. Но что я мог сказать ему? Как растолковать, чего эти книги стоят?..

Вспомнились начальные строки из поэмы Генриха Гейне "Германия", которая была переведена на азербайджанский язык:

То было мрачной порой ноября.

Хмурилось небо сурово.

Дул ветер. Холодным дождливым днем

Вступал я в Германию снова.

И вот я увидел границу вдали,

И сразу так сладко и больно

В груди защемило. И, что таить,

Я прослезился невольно...

Я прочитал их Керему. Стихи солдату понравились. Он перестал хмуриться. И тут же в ответ сочинил еще-одну гошму:

О Родине напомнив, разбередил ты раны, Мне Кедабек напомнил сады Азербайджана. Лишь там, в горах, найду я для сердца утешенье, Меня туда пустите хотя бы на мгновенье...

Большие карие глаза Керема, который вспомнил родные места, свой дом, увлажнились. Может быть, мысленно он опять перенесся к своей Сарабейим?..

Я поднялся, прошел в комнату связистов и принес оттуда книгу о творчестве Рембрандта, показал Керему репродукции картин "Ночной дозор", "Даная", "Возвращение блудного сына". Книга заинтересовала Керема.