– Осторожно, ты перепачкаешь все кровью, – ответила Лиза, отводя его руку от своего лица.

Что-то случилось с ней, переменилось в одночасье. Казалось, Вадим своим ударом выбил из неё весь страх. Весь, до капельки. Лиза была оледенело спокойна и, глядя мужу прямо в глаза непроницаемым взглядом, продолжила:

– Это не тряпки. Это платье для принцессы.

– Ты что, совсем ненормальная! – заорал он, тушуясь под её взглядом. – Какая принцесса?!

– У твоей дочери завтра спектакль. И она будет играть в нем главную роль. В этом платье.

Лиза произносила слова отчетливо и выверенно, словно разговаривала с маленьким и глупым мальчиком. Для Вадима это было невыносимо.

– Ну, ты и сука! – только и смог прошипеть он.

На пороге ванной появилась недовольная дочь:

– Вы еще долго будете ругаться?! Я же опаздываю!

Лиза спокойно отодвинула стоящего на пути Вадима, прошла в комнату и достала из шкафа коробку с пуговицами и нитками:

– Катюша, возьми у папы платье и принеси мне.

Через минуту довольная дочь умчалась на репетицию, а Лиза спокойно убрала коробку с нитками на место и, включив телевизор, удобно устроилась в кресле. Транслировали какой-то фильм, о морских пиратах, смелом папуасском мальчике и его друге – дельфине. Впервые Лиза досмотрела его до конца.

Герман рос необычным ребенком. В его детском хозяйстве не было ни одной сломанной игрушки, а в гардеробе – ни одной порванной вещи. Все, к чему он прикасался, имело свойство складываться в ровные стопочки и пачки. Одежда на нем выглядела безупречно, а в шкафу царил идеальный порядок. Руки маленького Германа даже в песочнице всегда оставались чистыми, а носки ослепительно белыми. Заговорил мальчик поздно, но сразу целыми предложениями, безукоризненными с точки зрения стилистики.

Несмотря на музыкальную школу, которую Герман посещал с пяти лет, к нему не прилипла обидная слава пай-мальчика. С ранних лет в нем угадывались «порода», природная элитность и свой собственный стиль. Во всем: в одежде, в манере говорить и даже принимать решения. И все эти черты были надиктованы ему не слабостью, а врожденным эстетством. Так, быть может, выглядит в детстве современный метро-сексуал, который благодаря всемирно известному Бэкхему стремительно входит в моду.

Повторяю, Герман был эстетичен во всем. Болезненно реагировал на безвкусицу и отчаянный кич, потрясая маминых подруг недетскими комплиментами и конструктивной критикой по поводу их внешности. Мог часами возиться с какими-то коробочками, бантиками и обрезками фольги, придумывая маме очередной подарок. И всегда дарил ей цветы. Всевозможные: с клумбы, с куста, с дерева. Позже просто покупал на сэкономленные от завтраков деньги. А на свое пятнадцатилетие он преподнес матери невероятной красоты букет из пятнадцати роз, над которым она долго растроганно плакала.

Женщины обожали его, и он отвечал им взаимностью.

Самой первой и самой главной его женщиной стала тридцатилетняя учительница биологии Юлия Альбертовна, стильная разведенка, с потрясающей фигурой и фантастическими глазами. Дважды в неделю её уроки были последними по расписанию. В эти дни Герман всегда находил предлог «зависнуть» в классе после уроков. Подменял дежурных, рисовал стенгазету, которую никто рисовать не хотел или просто кропотливо и самозабвенно поливал многочисленные цветы на просторных подоконниках. Цветы захлебывались от изобилия влаги, Герман – от удовольствия наблюдать ЕЁ. Любоваться пружинистой прядью золотистых волос, падавшей ей на лицо, когда молодая учительница наклонялась над тетрадями немыслимым изгибом шеи с родинкой на туманной коже. Он прислушивался к её дыханию, тихому и спокойному, плавно сползая взглядом туда, где это дыхание рождалось. К пуговице, стягивающей две половинки ткани, отделявшей видимое от невидимого. В его теле томилась и бродила молодая кровь, пульсируя в висках, шумела в голове.

В тот день он подошел к ней совсем близко, теряя контроль над собой и ситуацией. Юлия Альбертовна подняла голову и вопросительно посмотрела на Германа. В её глазах не было ни строгого осуждения, ни простого недовольства. Только вопрос. Время зависло над ними, становясь вязким и тягучим. Казалось, эта пауза длится целую вечность. Герман так и не смог оторвать взгляда от её губ, полураскрывшихся так близко, и, влекомый какой-то неведомой потусторонней силой, всецело и безрассудно подчиняясь ей, наклонился и осторожно поцеловал её. Горячая волна всколыхнуло тело, и он зажмурился, готовый к любому, самому страшному наказанию. Но губы учительницы еще больше раскрылись в ответ, останавливая время и его сердце, переполненное желанием и рвущимся ввысь счастьем.

С тех пор они стали тайно встречаться. Вернее, Герман стал приходить к Юле поздно ночью в крохотную уютную квартирку и уходить рано утром, бесшумно сбегая по лестнице, прячась от соседей, общих знакомых и просто любопытных глаз. Юля щедро одаривала его собой, прекрасно понимая и предугадывая, когда и чем закончится их скороспелый нелегальный роман. Она даже не спорила с этим ошалевшим от любви мальчишкой, когда он, переполненный страстью и счастьем обладания, посвящал её в свои отчаянные мечты. Герман все чаще говорил о том, что проживут они с Юлей одну жизнь на двоих, нарожают кучу детей и умрут в один день в маленьком тихом домике на берегу моря. И тридцатилетняя учительница, уже не раз «обожженная» предательством, просто слушала и улыбалась, лежа на его плече, и мысленно благодарила этого семнадцатилетнего мальчика за свое внезапное, неподдельное счастье.

Очень скоро по школе поползли слухи. Грязные, завистливые, злые. Юля просила Германа быть осторожнее, уговаривала затаиться и не приходить к ней какое-то время. Но вспыхнувшая внезапно любовь только подогревалась запретом, требовала продолжения и уже не могла остановиться. Герман был готов сражаться за неё с любым и каждым, воевать со всем миром, который, к сожалению, оказался сильнее. Кульминацией драматической истории стал доверительный «разговор по душам» в кабинете директора, где молодую порочную учительницу буквально распяли, втоптали в грязь всем учительским советом. А вернее, сворой одиноких, обезлюбленных женщин, давно и навсегда забывших о своем главном предназначении. Поэтому злобы и нечистот было много. Очень много – не отмыться.

Вечером того же дня Юлия Альбертовна, наскоро собравшись, уехала, оставив Герману скупое прощальное письмо и ключи от своей маленькой уютной квартирки. Юный Ромео провел там три мрачных, безысходных, отчаянно запойных дня, а на четвертый отимел в ней свою одноклассницу Веру, пришедшую утешить его по наводке друзей.

Вера задержалась в его жизни ненадолго. Она утомляла и раздражала Германа своей глупостью и непротивлением. Иногда ему казалось, что он занимается любовью с мягкой гуттаперчевой куклой, податливой и безучастной.

К тому времени Герман уже закончил школу и готовился поступать в консерваторию. Поэтому причину разрыва с бывшей одноклассницей мотивировал своей чрезмерной занятостью. Утер обильные девичьи слезы тончайшим носовым платком и действительно стал много и с удовольствием заниматься, стремительно наверстывая упущенное. Целеустремленный молодой музыкант не увлекался и не заводил бурных продолжительных романов. Своей холодной отстраненностью Герман еще больше интриговал и притягивал к себе женщин, оставаясь неприступным и невозмутимым. Лишь саксофон в его руках безумствовал и ненавидел, лишь в музыке его жила и обнажалась страсть, обновляя душу и понемногу врачуя сердце. Каждый вечер, закрывшись в маленькой квартирке на краю города, он играл и оплакивал свою первую любовь и женщину, подарившую ему это чудо.

Герман действительно был гениальным саксофонистом. А пережитые страдания сделали его музыку просто магической.

Поэтому всегда последней каплей в бокале соблазна, который он наливал по жизни всем последующим женщинам, был саксофон. Искренние, завораживающие своей чистотой и обнаженностью чувств, звуки, рождаемые необычным инструментом в руках стильного музыканта, умеющего говорить и уговаривать, отличающего все оттенки и полутона жизни, наделенного великолепным чувством юмора, неистощимой сексуальной энергией и умением, делали его полубогом.