Я не добрался туда. Причитающая женщина рванула меня за рясу и начала вымаливать благословение, потом мужчина в богатой одежде спросил меня, как изменятся предсказания о весенних дождях в связи со смертью графини, и толпа поглотила меня. Я говорил слова утешения, коротко молился за людей, до которых мне не было никакого дела, за людей, которых я ненавидел. А потом рядом со мной оказался отец Ральф.

— Душа нашего отошедшего брата отправилась к Морру? — спросил он, используя храмовый код, подразумевая, сбросил ли я уже труп со Скалы Вздохов. Я покачал головой.

— К сожалению, его уход был быстрым, но неожиданным. — Так я сказал отцу Ральфу, что мы столкнулись с убийством. Он выглядел раздраженным.

— Действительно, достойно сожаления. Я должен узнать об этом больше. Через пять минут будь в Факториуме.

Он отвернулся, чтобы вникнуть в суть горестей какой-то хорошо одетой женщины. Я ушел; мне все равно надо было в Факториум. Стража принесет тело Рейнольда туда.

В Факториуме было холодно, как обычно, пахло смертью. Я сидел на одной из мраморных плит, размышлял, ждал тело, пытался сложить вместе обрывки имеющихся у меня сведений. Рейнольд не смог найти работу, однако вечером пришел с деньгами; с деньгами и с новостью о Грубхеймере. Он поздно вернулся, напился, взял отдельную комнату, где и был убит. Убит серьезным парнем, знающим многие тонкости своего дела, убит так, словно ожидал этого, более того, словно заранее отказывался от сопротивления. Выходило так, что он как бы чувствовал, что должен умереть. Редкая мысль в Мидденхеймских головах: местные жители так же крепко цепляются за жизнь, как их город держится за вершину горы.

И еще: чем больше я думал о том, как выглядел Рейнольд, тем тверже становилась моя уверенность в том, что он был готов к смерти. Никаких следов борьбы ни на нем, ни в комнате. Люди теряют волю к жизни по многим причинам, но отчаяние не относится к ним. Оно может побудить отнять чью-то жизнь, но не позволит вам лежать и ждать, когда жизнь отнимут у вас. А может, зелья? Что, если его опоили? Нет, не похоже. Проще было отравить Рейнольда. Здесь было что-то еще. Я видел это раньше: весь вид Рейнольда оставлял чувство завершенности, окончательности, прохождения. Это был вид человека, который желает покинуть этот мир на высокой ноте. Люди будут смотреть на него на похоронах и спрашивать соседей-плакальщиков: «А что он сделал?», а плакальщики сквозь слезы будут отвечать: «Он сделал то да се, и многое иное!»

Но Рейнольд был опустившимся бродягой, который не мог найти работу днем, чтобы заработать на ночлег. Мысль о неизбежной смерти может подтолкнуть такого человека на самые неожиданные шаги, но не доведет его до такой степени, чтобы приветствовать приход смерти. Что же с ним случилось?

Я знал, что эта тайна мне пока не доступна, но где искать ключ к ней, я уже понимал. Надо найти то место, где Рейнольд добыл деньги, и узнать, получил он их до или после того, как увидел Грубхеймера на Вендснбане. Это не была дешевенькая авантюрная байка, выдуманная для наживы предприимчивым лоточником: я был уверен, что Рейнольд был убит, и убит Грубхеймером или его наймитом. Кроме того, я знал, что Грубхеймер придет за мной. Возможно, сначала он убивает моих старых приятелей, прокладывая кровавый след через редкие ряды того, что осталось от моей организации, осознавая, что я пойму его намерение убить меня. Если так, это было бы хорошо. В этом случае я получал небольшой запас времени.

Раздался резкий стук в дверь, и отец Ральф вошел, не дожидаясь разрешения. Он почти испепелял меня взглядом. Я встал, хрустя чуть ли не всеми суставами.

— Я, помнится, велел тебе разобраться с этим делом как можно скорее, а ты начинаешь расследование убийства из-за пьянчуги, умершего в ночлежке из-за лишней монеты.

— Это нечто большее. Я чувствую, Убитый человек был моим другом. — Мой голос снова показался мне фальшивым. Мое старое «я», Дитер, играло сейчас роль жреца Морра. Это меня беспокоило. Отец Ральф гневно смотрел на меня с нарастающим раздражением.

— Дружбе нет места в жизни жреца Морра, брат. Кроме того, я не думал, что ты можешь дружить с кем-то.

— Мы дружили в моей прошлой жизни.

Ответа не было. Даже отец Ральф кое-что знал о моем прошлом и репутации, которая у меня была в те времена. Следовательно, он мог догадаться, к какому цеху и сословию принадлежал человек, тело которого я подкладываю в «его» Факториум. Пауза затянулась. Наше дыхание белесым туманом заволакивало освещенное масляной лампой пространство.

— Ладно. — Он умолк, но потом вспомнил что-то. — Еще одна вещь. До меня дошли слухи, что ты днем скитался по городу в компании нищих, отказываясь выслушать скорбящих, пытавшихся заговорить с тобой. Такое поведение не пристало священнику нашего ордена, брат. Этак мы можем прослыть высокомерными и заносчивыми в то время, когда должны быть как можно более открытыми и доступными. Ар-Ульрик сам мне это сказал.

В отличие от Ар-Ульрика, я не сказал отцу Ральфу ничего. Я не помнил, чтобы кого-либо проигнорировал на улице сегодня днем, но это не означало, что такого не случилось. Я только сомневался, что Ар-Ульрик, Верховный жрец Ульрика всей Империи, имел какой-то интерес в этом деле. Отец Ральф пытался запугать меня и повысить свой авторитет в моих глазах. Могло бы сработать, если бы меня волновали Ральф и Ар-Ульрик. А они не волновали меня.

— После шестого колокола мы начинаем церемонию прощания с графиней Софией. Ее проводим мы с Ар-Ульриком. Ты непременно примешь участие в церемонии, так как я хочу тебя видеть. И хочу я тебя видеть оплакивающим графиню. Я ясно выразился?

— Да, отец, — сказал я равнодушно. Не согласись я сейчас, мне пришлось бы вступить в препирательства, а я хотел поскорее избавиться от его общества и спокойно подумать. Он, казалось, хочет выдать еще какой-то убийственный довод, несмотря на мое согласие, но нас прервали. Стук в дверь возвестил о прибытии капитана городской Стражи Штутта.

— Помоги мне втащить этого мертвого нищеброда внутрь, отец, — сказал он, ткнув пальцем в сторону тела, лежащего на повозке. — Я бы взял кого-то из своих парней, да они все заняты — отгоняют плакальщиков от городского дома графини в Нордгартене. — Только теперь он заметил отца Ральфа и смущенно притих. Ральф двинулся к двери, повернулся ко мне, стоя у порога и напомнил мне:

— После шестого колокола, брат. Не опоздай.

Штутт и я подняли тело — трупное окоченение прошло, и тело казалось мешком дров. Мы спустили мертвеца вниз и положили его на одну из плит. Штутт тяжко дышал.

— Я не в той форме, как когда-то, а? — Он стряхнул каплю пота с брови. — А кто остался таким, как прежде? Уж точно не он. — Штутт указал на труп. Он явно был расположен поболтать, но я, принимая во внимание течение времени и Грубхеймера, блуждающего по городу, не мог тратить даром ни минуты. Мысли подталкивали меня вперед.

— Штутт, помнишь мариенбуржца по имени Грубхеймер? Высокие, сальные черные волосы, бретонский акцент, изгнан из города за противозаконную торговлю Черным Лотосом? Лет десять назад?

— Не скажу точно. Но если он по-прежнему говорит с бретонским акцентом, ему надо быть осторожным. Городские слишком взбудоражены всеми этими слухами о том, что бретонцы убили графиню и все такое. Уже двоих зарезали в драках, а еще один выпал из окна и сломал шею.

— Несчастный случай, — нервно сказал я, почувствовав панику, нарастающую с каждой секундой, что я оставался здесь. Я уже не думал о Штутте и не слышал, что он говорит. Я думал об одном: если Грубхеймер смог найти Рейнольда в ночлежке, то он легко может узнать, что я стал священником. Если я останусь в Храме, он сможет убить меня в любую минуту. Я должен был уходить.

— Ну, мне пора…

— Хотя, — сказал Штутт, прикипевший к теме, — я слышал от очень уважаемых людей, что графиню убили не из-за политики.

— Да? — изобразил я интерес.

— Да. Больше похоже на ограбление, считают они. Оказалось, что в покои графини выходит старый гномий туннель. Никто не знал о его существовании, но убийца ушел этим путем. С ним ушли ее драгоценности, в том числе и обручальное кольцо бретонского дофина. Деньги тоже исчезли. Она, должно быть, застала грабителя и…