– И ты тоже был мне хорошим сыном, мальчик мой. Присматривай за своим приемным братом и, прошу тебя, помолись за мою душу.
– Обещаю, матушка, – отозвался Балан и нагнулся было обнять ее, но больная тихонько вскрикнула от боли и страха, так что юноша ограничился тем, что осторожно пожал ее иссохшую руку.
– Лекарство для тебя готово, Присцилла, – промолвила Вивиана. – Пожелай всем доброй ночи и засыпай…
– Я так устала, – пожаловалась умирающая. – До чего отрадно будет заснуть… благословляю тебя, Владычица, и твою Богиню тоже…
– Во имя той, что дарует милосердие, – прошептала Вивиана, приподнимая Присцилле голову так, чтобы она могла проглотить снадобье.
– Я боюсь отпить… лекарство горькое, и, стоит мне что-нибудь проглотить, тут же возвращается боль… – выдохнула Присцилла.
– Клянусь тебе, сестра моя, как только ты это выпьешь, никакой боли больше не будет, – твердо заверила Вивиана, наклоняя чашу. Присцилла сделала глоток – и из последних сил погладила Вивиану по щеке.
– Поцелуй и ты меня на прощанье, Владычица, – промолвила она со страдальческой улыбкой, и Вивиана прикоснулась губами к морщинистому лбу.
«Я дарила жизнь, а теперь я прихожу в обличий Старухи Смерти… Матерь, я делаю для нее лишь то, чего однажды пожелаю для себя», – подумала Вивиана, вздрогнув, точно от холода, подняла глаза – и встретила хмурый взгляд Балина.
– Пойдем, – тихо проговорила она. – Пусть она отдыхает.
Все вышли за дверь. Остался только Гаван; рука его по-прежнему покоилась в жениных пальцах. Что ж, ему и должно остаться с нею, согласилась про себя Вивиана.
Служанки уже накрыли ужин. Вивиана уселась на отведенное ей место и принялась за еду: сказывалась усталость долгого пути.
– А вы, никак, за один день домчались от Артурова двора в Каэрлеоне, мальчики? – спросила она и не сдержала улыбки:» мальчики» давно превратились во взрослых мужей!
– Да уж, от самого Каэрлеона, – подтвердил Балан, – и скачка была – не приведи Господь, по дождю и холоду! – Он положил себе соленой рыбы, намазал на хлеб масло, пододвинул деревянное блюдо Балину. – Ты ничего не ешь, братец.
Балин содрогнулся.
– Мне кусок в горло нейдет, когда матери нашей так недужится. Но, благодарение Господу, теперь, когда приехала ты, Владычица, она вскорости поправится, ведь так? В прошлый раз твои снадобья ей очень помогли, просто чудо свершили; так что ей и теперь станет лучше, верно?
Вивиана уставилась на него во все глаза: неужто Балин так ничего и не понял?
– Лучший исход для нее – в том, что она наконец отправится к Господу и пребудет с ним отныне и навеки, Балин.
Юноша поднял глаза.
– Нет! Она не умрет, – воскликнул он. Его румяное лицо исказилось от ужаса. – Госпожа, скажи, что ты ей поможешь, ты не допустишь ее смерти…
– Я – не всесильный Господь, и жизнь и смерть – не в моей власти, – сурово ответствовала Вивиана. – Или ты предпочел бы, чтобы она мучилась подольше?
– Но ведь ты искушена во всяческой магии и чародействе, – яростно протестовал Балин. – Зачем же ты приехала, если не для того, чтобы исцелить ее? Я своими ушами слышал, как ты только что уверяла, будто можешь избавить ее от боли…
– От недуга, что истерзал твою матушку, есть лишь одно лекарство, – промолвила Вивиана, сочувственно кладя руку на плечо Балина, – а имя ему – милосердие.
– Балин, довольно, – прикрикнул Балан, накрывая широкой мозолистой ладонью руку приемного брата. – Ты в самом деле хотел бы, чтобы она страдала и дальше?
Но Балин, вскинув голову, пепелил гостью взглядом.
– Итак, ты пользовалась своими чародейскими фокусами, чтобы исцелять ее во славу своей злобной дьяволицы-Богини, – заорал он, – а теперь, когда выгоды в том более нет, ты позволишь ей умереть…
– Замолчи, брат, – оборвал его Балан. На сей раз голос его прозвучал хрипло и вымученно. – Или ты не заметил: наша матушка благословила ее и поцеловала на прощанье, ибо сама того желала…
Но Балин по-прежнему глядел на Вивиану во все глаза – и вдруг занес руку, словно собираясь ударить гостью.
– Иуда! – закричал он. – И ты тоже предала поцелуем… – Он стремительно развернулся и бегом бросился к внутренней комнате. – Что ты натворила? Убийца! Гнусная убийца! Отец! Отец, это убийство и злобное колдовство!..
В дверях появился Гаван, бледный как полотно. Жестом он призвал сына к молчанию, но Балин, оттолкнув его, ворвался в спальню. Вивиана поспешила следом и увидела, что Гаван уже закрыл умершей глаза.
Балин тоже это заметил. Он развернулся к гостье и, захлебываясь словами, заорал:
– Убийство! Измена, колдовство!.. Гнусная, кровожадная ведьма!..
Гаван властно схватил сына за плечи.
– Ты не смеешь говорить так над телом матери о той, кому она доверяла и кого любила!
Но Балин продолжал бушевать и вопить, порываясь добраться до Вивианы. Она попыталась заговорить, образумить его словами, но тот ничего не желал слышать. Наконец Владычица ушла на кухню и присела там у огня.
Подоспевший Балан взял мать за руку.
– Мне страшно жаль, что он так все воспринял, госпожа моя. Он все понимает; и как только пройдет первое потрясение, он будет благодарен тебе, как и я: бедная матушка, как она страдала, а теперь все кончено, и я благословляю тебя в свой черед. – Балан потупился, пытаясь сдержать рыдания. – Она… она и мне была как мать…
– Знаю, сынок, знаю… – прошептала Вивиана, поглаживая его по голове: так успокаивала она маленького неуклюжего мальчугана более двадцати лет назад. – Как же тебе не плакать о приемной матери? Так оно и должно, сердце-то у тебя не камень… – И Балан, не выдержав, бурно разрыдался, опустился перед нею на колени и уткнулся лицом в ее подол.
Тут подоспел и Балин – и воззрился на них сверху вниз. Лицо его было искажено яростью.
– Ты ведь знаешь, Балан: она убила нашу мать, и все-таки идешь к ней за утешением?
Балан поднял голову, всхлипнул, сдерживая рыдания.
– Она лишь исполнила волю нашей матери. Или ты настолько глуп, что не видел – даже с Господней помощью матушка наша не прожила бы и двух недель? Или ты жалеешь, что от этих последних мук ее избавили?
Но Балин ничего не желал слушать.
– Матушка моя, моя матушка умерла! – в отчаянии восклицал он.
– Замолчи, она была мне приемной матерью, да что там – просто матерью, – яростно выкрикнул Балан, но тут же лицо его смягчилось. – Ах, брат мой, брат мой, и я тоже горюю; так зачем нам ссориться? Полно тебе, успокойся, выпей вина; страдания ее кончились, она ныне с Господом – так не лучше ли помолиться за ее душу, нежели браниться и вздорить? Полно, брат, полно: поешь, отдохни, ты ведь тоже устал.
– Нет! – заорал Балин. – Не знать мне отдыха под этим кровом, пока здесь находится гнусная чародейка, убившая мою мать!
Подоспевший Гаван, бледный и разъяренный, ударил сына по губам.
– Умолкни! – приказал он. – Владычица Авалона – наша гостья и наш друг! И да не осквернишь ты гостеприимство этого дома своими кощунственными речами! Присядь, сын мой, и поешь, или ненароком произнесешь слова, о которых все мы пожалеем!
Но Балин лишь озирался по сторонам, точно дикий зверь.
– Ни есть, ни отдыхать не стану я под этим кровом, пока здесь эта… эта женщина.
– Ты смеешь оскорблять мою мать? – промолвил Балан.
– Стало быть, все вы против меня! – воскликнул Балин. – Так я уйду прочь из дома, где обрела приют погубительница моей матери! – И, развернувшись, он выбежал за дверь. Вивиана рухнула в кресло, подоспевший Балан предложил ей руку, а Гаван налил вина.
– Выпей, госпожа, – промолвил он, – и прошу, позволь мне извиниться за сына. Он вне себя; но скоро рассудок вернется к нему.
– Не пойти ли мне за ним, отец, как бы он чем-нибудь не повредил себе? – спросил Балан, но Гаван покачал головой.
– Нет-нет, сынок, побудь здесь, со своей матерью. Уговорами ему сейчас не поможешь.
Дрожа всем телом, Вивиана пригубила вина. И она тоже всей душой скорбела о Присцилле и о том времени, когда обе они были молоды и каждая – с младенцем на руках… До чего прелестна была хохотушка Присцилла, вместе они смеялись и играли с малышами, а теперь вот Присцилла мертва, истерзана мучительным недугом, и Вивиана своей рукою поднесла ей чашу смерти. То, что она лишь исполнила волю самой Присциллы, облегчало ей совесть, однако горя ничуть не умеряло.
