Аристарко казался как всегда невозмутимым и непроницаемым, но барон почувствовал, что он сильно взволнован.

– Пришел Меченый, – доложил телохранитель лаконично. – Хочет поговорить с вами.

Вместо ответа барон повернулся к Галлю.

– Пожалуйста, сейчас подите к себе. Мы увидимся за ужином в шесть часов, по-деревенски.

Проводив Галля, он спросил у Аристарко, привел ли Меченый еще людей, кроме этих троих? Да, в окрестностях усадьбы их не меньше полусотни. «А ты уверен, что это и есть Меченый?» – «Уверен, он самый».

– Ну, а если им вздумается напасть на Калумби, мы сумеем отбиться?

– Мы сумеем сложить тут головы, – отвечал Аристарко не задумываясь, так, словно уже задавал себе этот вопрос. – Я почти никому не могу доверять. Все они, того и гляди, уйдут в Канудос.

Барон вздохнул.

– Приведи его, – велел он. – И побудь здесь. Я хочу, чтобы ты присутствовал при нашем разговоре.

Аристарко вышел и через минуту появился в дверях вместе с человеком из Канудоса. Остановившись в полутора шагах от барона, он снял шляпу. Барон пристально глядел в упрямые глаза, скользил взглядом по загорелому лицу Меченого, как будто пытался уверить себя, что перед ним и впрямь стоит тот знаменитый душегуб и преступник, которому молва приписывала бесчисленные злодеяния. О прежней жизни напоминал только страшный шрам, оставленный пулей, ножом или лапой зверя: в остальном Меченый ничем не отличался от любого крестьянина, однако крестьяне, стоя перед бароном, моргали, опускали голову, а он спокойно и с достоинством выдерживал его взгляд.

– Так это ты Меченый? – спросил наконец барон.

– Да, – ответил тот.

Аристарко стоял у него за спиной неподвижно, как статуя.

– Своими налетами, грабежами и убийствами ты опустошал край почище засухи, – сказал барон.

– Это было давно, – ответил Меченый не обижаясь, но с тайным сожалением. – Я грешил и буду за это держать ответ. Но теперь я служу не сатане, а господу.

Тон его показался барону знакомым: в точности так-без капли сомнения в правоте своих слов, с непререкаемой уверенностью-говорили капуцины-прорицатели из миссий, бродячие проповедники, иногда попадавшие на фазенду по пути в Монте-Санто, полковник Морейра Сезар, Галилео Галль. Впервые за все это смутное время барону захотелось увидеть Наставника, посмотреть на человека, который сумел превратить головореза в фанатика.

– А зачем ты пожаловал?

– Сжечь Калумби, – ответил недрогнувшим голосом Меченый.

– Сжечь Калумби? – от изумления барон переменил позу, не совладал со своим лицом, повысил голос. – Но зачем?

– Чтобы очистить его от скверны, – медленно произнес Меченый. – Земля заслужила отдых, она слишком давно не знала покоя.

Аристарко стоял не шевелясь, а барон, уже оправившись, поглядел на человека со шрамом так, как в лучшие времена глядел через увеличительное стекло на бабочку или на засушенный в гербарии листок. Ему вдруг захотелось выведать у него всю подноготную, проникнуть ему в душу, понять истинную суть того, о чем он говорил. На миг он увидел перед собой Себастьяну, в кольце бушующего пламени расчесывающую блестящие волосы Эстелы, и побледнел.

– Неужели твой скудоумный Наставник не понимает, что делает? – Он пытался сдержать свой гнев. – Неужели не понимает, что это обречет сотни семей на голод и смерть? Его сумасбродство уже ввергло Баию в войну.

– Так сказано в Писании, – невозмутимо ответил Меченый. – Придет Республика, а за ней Живорез, начнется смута. Но бедные спасутся в Бело-Монте.

– Так ты читал Библию? – пробормотал барон.

– Не я, а он, – сказал Меченый. – Вы с семьей можете уходить, никто вас не тронет. Здесь побывал Живорез, получил проводников и скотину. Калумби отныне проклято и принадлежит дьяволу.

– Я не позволю разорять фазенду, – сказал барон. – И дело тут не во мне. На этой земле кормятся сотни людей. Что будет с ними?

– Господь наш Иисус Христос позаботится о них лучше, чем вы. – Было видно, что Меченый старается быть сдержанным и почтительным, но неспособность барона понять такие очевидные вещи ставит его в тупик. – Вы уедете, а все остальные придут в Бело-Монте.

– К тому времени полковник Сезар сметет его с лица земли, – сказал барон. – Как ты не понимаешь, что ножами и дробовиками нельзя победить регулярную армию?

Ах, все это впустую: ничего Меченьш не поймет, и убеждать его так же бессмысленно, как Морейру Сезара или Галля. Барона передернуло: похоже, что весь мир сошел с ума, что управляет им теперь одна лишь слепая, нерассуждающая вера.

– Так-то вы мне отплатили за то, что я посылал в Канудос провизию, пригонял гурты скота, привозил зерно? – спросил он. – Антонио Виланова обещал мне, что в обмен на это вы не тронете Калумби, не причините вреда моим людям. Так-то держит Наставник свое слово?

– Он должен повиноваться воле Отца, – пояснил Меченый.

– Значит, это господь приказал сжечь мой дом, – пробурчал барон.

– Не господь, а Отец, – поправил Меченый поспешно, словно торопясь исправить грубейшую ошибку собеседника. – Наставник не хочет, чтобы вы или кто-нибудь из ваших близких пострадали. Всякий, кто пожелает, волен уйти.

– Очень любезно с вашей стороны, – отозвался барон. – А я не дам сжечь Калумби. Я никуда не пойду.

Лицо Меченого потемнело, судорожно задергался шрам.

– Если вы не уйдете, мне придется убить тех, кто мог бы спастись, – с трудом проговорил он. – И вас тоже. Я не хочу, чтобы ваша кровь пала на мою голову. Здесь и боя-то не будет. – Он ткнул пальцем за плечо. – Пусть Аристарко скажет.

Барон умоляюще взглянул на своего телохранителя, но утешительного ответа не последовало.

– Мне нужна неделя, – сказал он наконец. – Я не могу…

– Один день, – прервал его Меченьш. – Можете забрать с собой что захотите. Больше суток я ждать не буду. Сатана приближается к Бело-Монте, мое место там. – Он надел шляпу, повернулся и, выходя вместе с Аристарко за дверь, произнес на прощанье: – Благословен будь Иисус Христос.

Барон увидел, что его сигара погасла. Он стряхнул пепел, снова раскурил ее и, глубоко затянувшись, решил, что просить помощи у Морейры Сезара нет никакой возможности – не поспеет. Смирившись с этим-он ведь тоже все-таки был сертанцем и привык покорно сносить удары судьбы, – барон подумал о жене: как-то воспримет она весть о скорой гибели усадьбы, которая так много значила в судьбе их обоих?

Через полчаса все трое – Эстела по правую руку от барона, Галль – по левую-сидели в столовой на венских стульях с высокими спинками. Было еще светло, но слуги уже зажгли лампы. Барон поглядывал на шотландца: тот ел без аппетита, и на лице его застыла привычная страдальческая гримаса. Ему не запрещали выходить наружу, но Галль, если не считать нескольких бесед с бароном, не покидал комнаты-той самой, куда поместили когда-то полковника Сезара, – и все время что-то писал. Барон попросил его изложить все, что случилось с ним после памятного свидания с Эпаминондасом Гонсалвесом. «В обмен на это я получу свободу?» – спросил тогда Галль. Барон покачал головой: «Вы-мое оружие, которым я смогу одолеть всех врагов». Шотландец долго молчал, и барон усомнился в том, что он будет писать свою исповедь. Так что же он пишет день и ночь? Барон был и раздосадован и заинтригован.

– Вы считаете полковника идеалистом? – вывел его из задумчивости голос Галля. – Но о его жестокости ходят ужасные слухи.

Барон понял, что шотландец решил возобновить начатый в кабинете разговор.

– Вас это удивляет? – ответил он по-английски. —

Полковник Морейра Сезар – самый настоящий идеалист. Ему не нужны ни деньги, ни почести, и даже власть для него-не самое главное. Он руководствуется абстракциями, им движет болезненно обостренный национализм, он обожествляет технический прогресс и верит, что только армия может навести в стране порядок, вывести ее из хаоса, очистить от коррупции. Конечно, он идеалист. Нечто вроде Робеспьера…

Лакей начал собирать тарелки, и барон замолчал. Он поигрывал кольцом для салфетки и думал, что завтра все, что окружает его, превратится в обугленные развалины. На мгновение он пожелал, чтобы случилось чудо и полковник Сезар – его непримиримый враг– оказался здесь и предотвратил преступление.