Разбойники, усевшись в кружок, едят. Каждый держится особняком, сам по себе. Никто не обращает на Руфино внимания, словно давно поджидали его и были уверены, что рано или поздно он придет. Проводник подносит ладонь к шляпе и говорит: «Добрый вечер». Одни продолжают жевать, другие поворачиваются к нему, а кто-то отвечает с набитым ртом: «Благословен будь Иисус Христос». Руфино вглядывается в того, кто произнес эти слова, и видит коренастого изжелта-смуглого кабокло со шрамом на месте носа. «Это Меченый, – понимает он. – Мне крышка». Жаль, что придется умереть, так и не сведя счетов с тем, кто обесчестил его. Меченый, сохраняя полнейшее спокойствие, без враждебности, не приказав даже отдать оружие, начинает допрос: откуда и куда идет, кому служит, что видел. Руфино отвечает не задумываясь, говорит охотно и многословно, замолкая лишь при очередном вопросе. Остальные продолжают ужин, но в ту минуту, когда Руфино объясняет, кого и зачем он ищет, все поворачиваются к нему, оглядывают с ног до головы. Меченый, проверяя, правду ли он говорит, снова спрашивает, сколько раз он сопровождал полицейских, которые преследовали кангасейро. Но Руфино с самого начала решил говорить все как есть, его не собьешь. «А ты знал, что один из этих отрядов охотился за мной?» – «Знал». Меченый говорит, что хорошо запомнил людей капитана Жералдо Маседо, Легавого: еле-еле удалось ему уйти от них. «Ты хорошо знаешь свое дело», – произносит он. «Да нет, – говорит Руфино, – видно, хуже, чем надо, раз не смог отделаться от твоих ребят». Время от времени из зарослей неслышно, как призрак, выходит человек, шепчет что-то на ухо Меченому и снова исчезает. Руфино, не задавая вопросов, не спрашивая о том, что его ждет, смотрит, как бандиты завершают ужин, встают, затаптывают костер, забрасывают ветвями место своего привала. Меченый глядит на него. «Не хочешь душу спасти?»-спрашивает он. «Сначала честь, душа-потом», – отвечает Руфино. Никто не смеется. Меченый задумывается на несколько мгновений. «Чужестранца, которого ты разыскиваешь, увезли в имение барона де Каньябравы, в Калумби», – цедит он сквозь зубы, а потом уходит в сопровождении своих людей. На прогалине остается только беленькая девочка, да на верхушке имбузейро сидят, по-стариковски перхая, два стервятника-урубу.
Руфино немедля отправляется в путь, но уже через полчаса страшная усталость наваливается на него, ноги становятся как деревянные, и он падает там, где стоит. Когда он просыпается, его руки, шея, лицо сплошь искусаны москитами. Впервые за все то время, что он идет из Кеймадаса, охватывает его горькая досада: все напрасно, все впустую. Он поворачивает обратно, но каждый шаг по земле, которую с тех пор, как выучился ходить, он пересекал множество раз, на которой он знает все тропинки, все родники и источники, все места, где лучше всего расставить силки, дается ему теперь с трудом, через силу: он еле-еле передвигает ноги, и путь кажется ему нескончаемым, и земля, как в недавнем сне, грозит обернуться зыбкой трясиной-в любую минуту она провалится под ступней, поглотит его. Никем не замеченный, он минует Монте-Санто: до Калумби теперь не больше десяти часов хода. Он идет всю ночь без отдыха, время от времени пускается бегом. Вот и фазенда, где он родился и вырос; Руфино не замечает, в каком запустении поля, как мало вокруг людей, какой повсюду царит упадок. Встречные пеоны здороваются с ним, но он не отвечает, не слышит ни их приветствий, ни расспросов. Пеоны не задерживают его, некоторые следуют за ним в отдалении.
У господского дома, под пальмами и тамариндами снуют между сараями, корралями и прочими службами работники, рядом-кучка вооруженных людей. Они покуривают, разговаривают. Окна в доме прикрыты жалюзи. Руфино, осторожно приглядываясь к телохранителям барона, продвигается вперед. Капанги молча, без приказа, загораживают ему дорогу. Они не угрожают, не бранятся, не произносят ни слова. Молчит и Руфино. Его хватают за руки. Капанги стараются не причинить ему боли, ему оставляют карабин, мачете и нож, но дальше не пускают. Капанги здороваются с ним, похлопывают по плечу, шепчут, чтобы не дурил. Лицо Руфино покрывается крупными каплями пота. Он не отбивается, но пытается вырваться. Двоих он отталкивает, но двое других снова оказываются у него на пути, заставляют остановиться. Так продолжается до тех пор, пока обессиленный Руфино не перестает сопротивляться. Тогда его отпускают. Он смотрит, сникнув, на черепичную крышу, на увитое плющом крыльцо, на окно кабинета. Он снова делает шаг вперед и снова натыкается на живую стену. Из дома выходит хорошо знакомый ему Аристарко, старший над телохранителями барона.
– Если желаешь видеть барона, он тебя примет хоть сейчас, – говорит он дружелюбно.
Грудь Руфино высоко вздымается.
– Он отдаст мне чужеземца? Аристарко мотает головой:
– Он отдаст его солдатам. Они отомстят за тебя.
– Он мой, – шепчет Руфино. – Барон знает, что он принадлежит мне.
– Тебе не отдаст, не надейся, – повторяет Аристарко. – Хочешь, он сам тебе все объяснит?
Побледнев, Руфино качает головой. На лбу и на шее у него вздулись жилы, лоб покрыт потом, глаза вылезают из орбит.
– Передайте барону, что я ему больше не слуга! – хрипло и раздельно произносит он. – А рыжему скажите, что сейчас я пойду и убью ту, кого он у меня украл.
Он плюет на землю, поворачивается и уходит туда, откуда пришел.
Стоя у окна, барон де Каньябрава и Галилео Галль смотрели, как уходит прочь Руфино, как расходятся кто куда капанги и пеоны. Галль был выбрит, одет в чистую рубаху и штаны взамен тех лохмотьев, что были на нем раньше. Барон снова уселся за свой письменный стол, над которым висела коллекция оружия, взял чашечку дымящегося кофе и, рассеянно устремив взгляд в пространство, отхлебнул глоток, а потом снова стал разглядывать Галля с любопытством энтомолога, изучающего неизвестную ему особь. Так глядел он на него с той минуты, когда Галль, худой и изможденный, под конвоем людей Аристарко появился в дверях его кабинета, а когда шотландец произнес первые слова, интерес барона усилился.
– Вы приказали бы убить Руфино? – спросил Галль по-английски. – Если бы продолжал настаивать, если бы не подчинился? Да что я спрашиваю! Конечно, приказали бы.
– Мертвецов незачем убивать, господин Галль, – ответил барон. – Руфино мертв, а убили его вы, когда отняли у него Журему. А если бы я распорядился убрать его, то оказал бы ему милость: избавил бы от снедающего его позора и бесчестья. Для сертанца нет более лютой пытки.
Он открыл коробку с сигарами, достал и раскурил одну, вдруг представив себе крупно набранный заголовок на первой полосе «Жорнал де Нотисиас»: «Наемник барона де Каньябравы-проводник английского шпиона». Задумано неплохо: можно ли лучше доказать причастность барона ко всей этой истории, чем втянув в нее Руфино?
– Я одного не понимал, – сказал барон, растирая пальцы, словно они у него онемели. – Я не понимал, чем Эпаминондас прельстил этого так называемого агента. Мне и в голову не могло прийти, что бог послал ему в вашем лице настоящего идеалиста. Забавные вы люди, идеалисты. Мне раньше не доводилось иметь с ними дела, а тут за несколько дней-сразу двое. Вы и полковник Морейра Сезар. Да, он тоже мечтатель и фантазер, хоть вы с ним мечтаете о разном.
Шум на дворе не дал ему договорить. Поднявшись из-за стола, он подошел к окну и сквозь решетку увидел, что его телохранители окружили вовсе не Руфино, как он подумал сначала, а четверых вооруженных карабинами людей. «Это Меченый из Канудоса», – раздался голос человека, про которого и сам барон не мог бы сказать, в плену он у него или в гостях. Он стал разглядывать пришельцев. Трое стояли молча, четвертый-приземистый, коренастый, уже немолодой, изжелта-смуглый, со шрамом через все лицо– о чем-то разговаривал с Аристарко. Да, должно быть, это и есть Меченый. Аристарко закивал и пошел к дому.
– Скучать сегодня не приходится: одно происшествие за другим, – пробормотал барон, посасывая сигару.
