Впрочем, если бы он что-нибудь и вспомнил, это бы все равно ничего не изменило. И Конверс, сосредоточившись на женщине, которая по-прежнему вела оживленную беседу со своей приятельницей, все же решил нарисовать себе облик этого человека – может быть, это оживит его память. Крупный, но не за счет роста, а за счет тучности, с веселым выражением лица, однако Конверс ощущал в этом человеке что-то неприятное. Может быть, это как-то связано с прошлым? Где же они встречались?

Прошло уже минут десять или около того, но Джоэл так и не смог пробиться в глубинные слои своей памяти. И это пугало его.

– Wir kommen in zwei Minuten in Koln an. Bitte achten Sie auf Ihr Gepack! [103]

Многие пассажиры поднялись со своих мест, одергивая куртки и юбки, и потянулись за своими вещами. Поезд замедлил ход, и Конверс буквально вдавился в окно, стекло холодило правую часть лба. Он расслабился, стараясь ни о чем не думать, – следующие несколько минут сами подскажут, как ему действовать.

Время шло, а он бездумно следил, как одни пассажиры сменялись другими – с портфелями, атташе-кейсами, как две капли воды похожими на тот, что он опустил в мусорный ящик в Бонне. Он предпочел бы сохранить его, но не мог. Это был подарок Валери, как и золотая ручка, и на обоих стояли его инициалы, проставленные в те, лучшие дни… Нет, не лучшие, поправил он себя, просто – иные. Ничто не бывает ни лучшим, ни худшим, когда дело касается отношений между людьми. Отношения эти либо складываются, либо нет. У них отношения не сложились.

Почему же в таком случае он отправил содержимое этого портфеля именно Вэл? Ответ вроде бы прост – она поймет, что делать, остальные – нет. Тальбот, Брукс и Саймон исключаются. Его сестра, Вирджиния, совершенно не подходит. Отец? Этот вечный пилот-мальчишка, у которого чувство ответственности не простирается дальше кончика крыла самолета? Нет, пилот для этого не годится. Он любит старого Роджера, и, как он подозревал, даже больше, чем тот любит его, но пилот никогда не умел справляться с земными обязанностями. Земля – сложное переплетение отношений, а старый Роджер не смог наладить их даже с женой, которую, как он уверяет, нежно любил. Доктора сказали, что она умерла от сердечной недостаточности, однако сын был уверен, что погубил ее недостаток сердечности. К тому же Роджера нет сейчас дома и не будет еще несколько недель. Таким образом, оставалась только Валери, одна и единственная, его бывшая Валери.

– Entsculdigen Sie. Ist der Platz frei? [104] – Настойчивый голос исходил от человека примерно его возраста с атташе-кейсом в руке.

Джоэл кивнул, сообразив, что слова эти относятся к свободному месту рядом.

– Danke, – сказал человек, усаживаясь и ставя у ног атташе-кейс. Затем он вытащил из-под мышки газету и с шумом развернул ее.

Конверс напрягся – на него смотрело его собственное лицо. Он снова отвернулся к окну, натянул пониже шляпу и опустил голову, изображая усталого пассажира, который собирается немного вздремнуть. Чуть позже, когда поезд наконец тронулся, он даже решил было, что преуспел в этом.

– Verruckt, nicht wahr? [105] – произнес человек с атташе-кейсом, уткнувшись в газету.

– Гм? – Джоэл пошевелился и заморгал из-под полей шляпы.

– Traurig [106] , – добавил мужчина, делая правой рукой извиняющийся жест.

Конверс снова пристроился у окна, прохлада стекла успокаивала, его глаза закрылись, темнота казалась приятной, как никогда. Нет, неправда: ему вспомнились иные времена. В лагерях бывали такие моменты, когда казалось: ему ни за что не сохранить больше видимость силы и бунтарства, которые он старался тогда демонстрировать. Все в нем было готово капитулировать, и тогда важно было услышать несколько добрых слов, увидеть чью-нибудь улыбку. Затем, когда наступала темнота, он плакал, слезы текли по его лицу. Потом они останавливались, и в нем неожиданно поднимался гнев. Слезы будто очищали его, освобождая от страхов и сомнений, помогали ему снова собраться в кулак. И вновь подступала ярость. Темнота, как и сейчас, казалась притягательной, манящей…

– Wir kommen in funf Minuten in Diisseldorf an! [107]

Динамик снова прохрипел что-то.

Джоэл сонно качнулся вперед, его шея затекла, голова застыла от холодного стекла. Судя по тому, как отяжелели плечи и лопатки, он продремал значительную часть пути. Сосед его читал и делал какие-то пометки в бумагах, атташе-кейс лежал у него на коленях, а аккуратно свернутая газета – на сиденье между ними. С ума сойти! Она была свернута так, что его фотография лежала уставившись взглядом в потолок вагона.

Мужчина открыл портфель, положил туда бумаги и защелкнул замки. Потом обернулся к Конверсу.

– Der Zug ist pilnktuch [108] , – сказал он, одобрительно кивая. Конверс кивнул в ответ и неожиданно заметил, что пассажир, сидевший через проход от него, поднялся вместе с пожилой женщиной и, пожимая ей руку, все время косится в его сторону. Джоэл снова прислонился к окну, принял позу усталого пассажира и поглубже натянул шляпу. Кто же этот человек? Если они знакомы, то почему он молчит? Время от времени бросает на него взгляды и как ни в чем не бывало возвращается к разговору с женщиной. По меньшей мере он должен был бы выказать страх, или волнение, или хотя бы признаки узнавания.

Поезд стал замедлять ход, лязгая тормозами, прижимаемыми к огромным колесам; скоро раздадутся свистки, оповещающие о прибытии в Дюссельдорф. Конверс прикидывал, сойдет ли на этой станции сидящий рядом с ним немец. Тот уже запер свой атташе-кейс, но, вместо того чтобы подняться, снова принялся за газету, к счастью развернув ее в середине.

Поезд остановился, часть пассажиров вышла, вошли другие – в основном женщины с коробками и пластиковыми сумками с эмблемами дорогих бутиков и рекламными картинками шикарных фирм. Поезд на Эммерих, по-видимому, выполнял здесь роль “норкового пути”, как Вэл называла поезда, следующие из Нью-Йорка в Вестчестер и Коннектикут. Джоэл увидел, что человек, сидевший через проход, проводил пожилую женщину к концу очереди из устремившихся к выходу пассажиров, почтительно пожал ей руку и отправился на свое место. Конверс отвернулся к окну, наклонил голову и закрыл глаза.