- Выпороть, - говорит, - еще их "на-бело" и окрестить. Тогда они иной дух примут.
Но отец-батюшка, который там был, сомневался и говорил, что крещение, пожалуй, не поможет, а он иное советовал.
- Надо бы, - говорит, - выписать из Петербурга протоиерейского сына, который из духовного звания в техноложцы вышел.
- Что же, - говорю, - тут техноложец может сделать?
- А он, - говорит, - когда в прошлом году к отцу в гости приезжал, то для маленькой племянницы, которая ходить не умела, такие ходульные креслица сделал, что она не падала.
- Так это вы хотите, чтобы и солдаты в ходульных креслицах ходили?
И только ради сана его не обругал материально, а послал его ко всем чертям мысленно.
А тут Полуферт приходит и говорит, что будто точно такая же кувыркаллегия началась и в других частях, которые стояли в Василькове, в Сквире и в Тараще.
- Я, даже, говорит, - "пар сет оказиен" и стихи написал: вот "экутэ", пожалуйста.
И начинает мне читать какую-то свою рифмованную окрошку из слов жидовских, польских и русских.
Целым этим стихотворением, которое я немного помню, убедительно доказывалось, что евреям не следует и невозможно служить в военной службе, потому что, как у моего поэта было написано:
Жид, который привык торговать
Люкем и гужалькем,
Ляпсардак класть на спину
И подпирацься с палькем;
Жид, ктурый, як се уродзил,
Нигде по воде без мосту не ходзил.
И так далее, всё "который", да "ктурый", и в результате то, что жиду никак нельзя служить в военной службе.
- Так что же по-вашему с ними делать?
- Перепасе люи дан отр режиман.
- Ага? "перепасе..." А вы, говорю, напрасно им заказываете палантины для ваших "танте" шить.
Полуферт сконфузился и забожился.
- Нон, дьо ман гард, - говорит, - я это просто так, а ву ком вуле ву, и же ву зангаже в цукерьню - выпьемте по рюмочке высочайше утвержденного.
Я, разумеется, не пошел.
Досада только, что чёрт знает, какие у меня помощники, даже не с кем посоветоваться: один глуп, другой пьян без просыпа, а третий только поэзию разводит, да что-то каверзит.
Но у меня был денщик-хохол из породы этаких Шельменок; он видит мое затруднение и говорит:
- Ваше благородие, осмеливаюсь я вашему благородию доложить, что как ваше благородие с жидами ничего не зробите, почему що як ваше благородие из Россыи, которые русские люди к жидам непривычные.
- А ты, привычный, что ты мне посоветуешь?
- А я, - отвечает, - тое вам присоветую, що тут треба поляка приставить; есть у нас капральный из поляков, отдайте их тому поляку, поляк до жида майстровитее.
Я подумал:
- А и справды попробовать! поляки их круто донимали.
Поляк этот был парень ловкий и даже очень образованный; он был из шляхты, не доказавшей дворянства, но обладал сведениями по истории и однажды пояснял мне, что есть правление, которое называется республика, и есть другое - республиканция. Республика - это выходило то, где "есть король и публика, а республиканция, где нет королю ваканции".
Велел я позвать к себе этого образованного шляхтича и говорю ему:
- Ведь ты, братец, поляк?
- Действительно так, - отвечает, - римско-католического исповедания, верноподданный его императорского величества.
- Ты, говорят, - отлично знаешь евреев?
- Еще как маленький был, то их тогда горохом да клюквой стрелял для испугания.
- Знаешь ты, какую у нас жиды досаду делают, - падают. Не можешь ли ты их отучить?
- Со всем моим удовольствием.
- Ну, так я отдаю их на твою ответственность. Делай с ними что знаешь, только помни, что они уже до сих пор и начерно и набело выпороны, так что даже сидеть не могут, а лёжа на брюхе работают.
- Это, - отвечает, - ничего, не суть важно: жид поляка не обманет.
- Ну, иди и делай.
- Счастливо оставаться, - говорит, - и завтра же узнаете, что господь бог и поляка недаром создал.
- Хорошо, - говорю, - доказывай.
На другой день иду посмотреть, как мои жидки обретаются, и вижу, что все они уже не сидят и не лежат на брюхе, а стоя шьют.
- Отчего, - спрашиваю, - вы стоя шьете? разве вам так ловко?
- Никак нет, - совсем даже неловко, - отвечают.
- Так отчего же вы не садитесь?
- Невозможно, - отвечают, - потому - мы с этой стороны пострадали.
- Ну, так, по крайней мере, хоть лёжа на брюхе шейте.
- Теперь и так, - говорят, - невозможно, потому что мы и с этой стороны тоже пострадали.
Поляк их, извольте видеть, по другой стороне отстрочил. В этом и было всё его тонкое доказательство, зачем бог поляка создал; а жидовское падение всё-таки и после этого продолжалось.
Узнал я, что мой Шельменко нарочно поляка подвёл, и посадил их обоих на хлеб на воду, а сам послал за поручиком Фингершпилером и очень удивился, когда тот ко мне почти в ту же минуту явился и совсем в трезвом виде.
"Вот, думаю, немец их достигнет".
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
- Очень рад, - говорю, - что могу вас видеть и совсем свежего.
- Как же, капитан, - отвечает, - я уже очень давно, даже ещё со вчерашнего дня, совсем ничего не пью.
- Ну, вот видите ли, - говорю, - это мне очень большая радость, потому что я терплю смешную, но неодолимую досаду: вы знаете, у нас во фронте три жида, очень смирные люди, но должно быть отбиться от службы хотят - всё падают. Вы - немец, человек твёрдой воли, возьмитесь вы за них и одолейте эту проклятую их привычку.
- Хорошо, - говорит, - я их отучу.
Учил он их целый день, а на следующее утро опять та же история: выстрелили и попадали.
Повёл их немец доучивать, а вечером я спрашиваю вестового:
- Как наши жиды?
- Живы, - говорит, - ваше благородие, а только ни на что не похожи.
- Что это значит?
- Не могу знать для чего, ваше благородие, а ничего распознать нельзя.
Обеспокоился я, не случилось ли чего чересчур глупого, потому что с одной стороны они всякого из терпения могли вывести, а с другой - уже они меня в какую-то меланхолию вогнали и мне так и стало чудиться - не нажить бы с ними беды.
Оделся я и иду в их закуту; но, ещё не доходя, встречаю солдата, который от них идёт, и спрашиваю:
- Живы жиды?
- Как есть живы, ваше благородие.
- Работают?
- Никак нет, ваше благородие.
- Что же они делают?
