Крики еще продолжаются, но жрец делает знак, и народ затихает. Писец протягивает два других черепка.

– Здесь ли вдова Хенут? – спрашивает жрец.

– Да, да, господин, я здесь, – бормочет старая женщина, низко кланяясь жрецу, статуе, Амоннахту. Ее осторожно поддерживает молодая девушка.

– «Будет ли сын вдовы Хенут принят в храм фараона Сети-Менмара?» – читает жрец, обращаясь к статуе, и кладет перед ней черепок.

Рамес снова чувствует жезл Чараи на плече и натягивает ремень. Радостный крик женщины, общее ликование ее соседей по поселку долго звучат вокруг носилок.

– Здесь ли маджай Караи и ремесленник Мини? – спрашивает жрец.

Да, они оба здесь – сильный рослый маджай с наглым лицом и маленький сухонький старичок.

– Маджай Караи, уплатил ли тебе ремесленник Мини свой долг? – спрашивает жрец.

– Нет, и не подумал даже, господин! – усмехаясь, отвечает маджай.

Мини пытается что-то сказать, но писец Амоннахт уже передал очередные черепки жрецу, и тот читает надпись на первом из них:

– «Правдивы ли эти слова?»

Рамес помнит, что сейчас сигнала не должно быть. Действительно, Чараи не трогает его. Наступает напряженное молчание. Кажется, слышно дыхание людей, впившихся глазами в руку статуи. Рамес тихонько отодвигает край покрывала. Ого, каким удивленным и встревоженным стало лицо маджая! Видно, ему пообещали другое! Ах, с какой внезапной надеждой смотрит теперь на статую Амона маленький старичок!

Но вот жрец берет второй черепок.

– Лживы ли эти слова? – раздается второй вопрос. Жрец забирает первый черепок и кладет перед статуей второй.

Рамес так уверен в сигнале, что начинает тянуть ремень на секунду раньше, чем Чараи касается его жезлом. Опять звучат радостные крики, кто-то обнимает старого ремесленника, несколько голосов запевают гимн, за ними подхватывают другие, и вот уже поют все. К маджаю тянутся угрожающие руки, но он успевает исчезнуть. И в это время Рамес слышит, как жрец говорит:

– Помощник начальника отряда ремесленников Хати и столяр Онахту здесь?

Вот оно! Закусив губу, мальчик смотрит из своего убежища. К жрецу подходит довольно высокий человек, хорошо одетый, в туго завитом парике. Очевидно, это и есть Хати. Лица его Рамесу не видно из-за писца, который заслоняет его. Зато мальчик может хорошо рассмотреть столяра Онахту, которого грубо выталкивают вперед четверо маджаев. У него связаны руки… И тут Рамес слышит отчаянный крик:

– Отец?! Отец!..

Кари! У Рамеса сжимается сердце. А вот и сам Кари – он отчаянно проталкивается к отцу, за ним пробует пробиться и Тути, но его оттирает толпа… А Кари упорно пробирается вперед. Ох, как он кричит:

– Отец, что с тобой?! Пустите меня! Отец!

Добрался! Нет, стражники его отталкивают, один из них ударяет Кари по голове, другой сильно бьет по руке дубинкой. Кари чуть не падает, но его подхватывают какие-то мужчины и помогают устоять. На лице мальчика столько горя, что Рамес не может этого вынести и переводит взгляд на столяра. Тот смотрит на статую бога. Какое отчаяние в его глазах! А там, дальше, – какие напряженные, взволнованные лица.

А жрец уже читает:

– «Украл ли золото столяр Онахту?»

Жезл касается плеча Рамеса, но мальчик крепко сплетает пальцы рук и не берет ремень. Статуя бездействует. Ох, как жезл нажимает на плечо, он даже царапает кожу. Чараи, кажется, забыл о всякой осторожности. Что там думают сейчас Аменхотеп и третий жрец? Что с ним будет? Все равно, пусть хоть убьют, но он не сделает такой подлости. Онахту невиновен, и пусть суд его и признает таким. И если сейчас его оправдает «божий суд», то потом они уже ничего не посмеют сделать со столяром!

Рамес не смотрит в щелку, он закрывает глаза и все крепче сжимает руки. А вокруг носилок постепенно поднимается гул:

– Бог его оправдывает!

– Пусть читают второй черепок!

– Онахту невиновен!

– Слава Амону!

Жрец продолжает стоять перед статуей, не понимая, что могло случиться. Он ждет – ведь Онахту должен быть обвинен. Однако углом глаза он видит, как волнуется народ. Крики становятся все громче, в них начинают звучать угрозы.

– Пусть читают второй черепок! – уже громко кричат люди, все теснее окружая носилки.

И жрец чувствует, что больше ждать нельзя. Он поднимает глаза на верховного жреца Аменхотепа. Тот осматривается кругом и, видимо оценив положение, говорит:

– Читай другой вопрос!

Третий жрец берет второй черепок от писца и высоко поднимает его над головой, показывая этим, что всеобщее желание выполняется.

– «Невиновен ли столяр Онахту?» – отчетливо слышится голос жреца.

Черепок положен перед статуей, и Рамес, рассчитав время, сильно натягивает ремень. Оглушительные, ликующие крики, точно буря, проносятся над долиной. Рамес сжимается в комочек. Он не смотрит в щелку и не видит, как сияет лицо Онахту, которому тут же развязывают руки, как повисает на шее отца Кари, как обнимают столяра друзья. Не видит Рамес и искаженное злобой лицо Хати, не видит, с каким внешним спокойствием жрец объявляет о том, что бог Амон-Ра признает столяра Онахту невиновным в краже золота, которое, очевидно, похитил кто-то другой, о чем и надлежит произвести расследование.

Мальчик немного приходит в себя только в ту минуту, когда жрец читает просьбу женщин поселка:

– О, наш благой владыка, отдадут ли нам наши пайки?

Рамес чувствует резкий толчок жезла и немедленно тянет ремень. Новое ликование охватывает народ – бог обещал, что им отдадут удержанный паек! Слава Амону-Ра, слава царю богов! Хор женских голосов запевает гимн, но в этот момент раздается чей-то крик:

– Смотрите, смотрите, паек уже везут! Бог сказал правду, смотрите!

Действительно, со стороны Святилища показывается вереница ослов, нагруженных мешками и сосудами. Радость народа неописуема. Женщины снова запевают гимн, который теперь подхватывают все:

Верховный жрец Аменхотеп стоит неподвижно, хотя в нем все сильнее и сильнее нарастает гнев. Что могло случиться с этим мальчишкой? Так напутать! А тут еще выдумка третьего жреца с возвращением пайка! Ослы с продуктами выглядят какой-то насмешкой над ним. Аменхотеп встречается глазами с третьим жрецом. Тот и рассержен и растерян. Взгляд Аменхотепа призывает его к спокойствию, хотя и не обещает ничего доброго. Жрец понимает, что ему еще предстоит немало неприятностей от Аменхотепа. Но сейчас нельзя показать даже тени тревоги или недовольства. И вообще пора кончать всю эту историю. По-видимому, то же самое думает и Аменхотеп. Он подает знак рукой и, когда постепенно наступает тишина, подходит к носилкам и, подняв руки к небу, громко провозглашает:

– Слава тебе, великий бог, царь богов, за твой суд, правый и скорый!

В ответ звучит громкий хор жрецов. Носилки трогаются, и Рамес чувствует, что они поворачиваются. Значит, шествие направляется обратно в Святилище. Значит, скоро его призовут для разбора небывалого еще случая. Кто же будет его допрашивать? Вернее всего, сам Аменхотеп.

У мальчика стучит в висках, сильно бьется сердце. Все равно он ни о чем не жалеет, и, если бы надо было все начинать сначала, он еще раз сделал бы то же самое. В волнении он не замечает, что шествие уже вошло в Святилище, Рамес больше не откидывает покрывала, хотя ему становится нестерпимо душно, все начинает плыть в каком-то тумане.