Уже приготовлены места для гостей – для каждого приглашенного поставлен стул или табурет и отдельный столик. Вдоль стен на резных подставках из черного дерева стоят большие сосуды с вином, они глиняные, ярко расписанные; на одном изображена гирлянда цветов, на втором – мчащаяся галопом лошадь, на третьем – заросли папирусов и летящие над ними утки. Около сосудов хлопочут рабыни: они украшают их гирляндами из лепестков лотосов, нанизанных на нитки, прикрепляют к подставкам большие гроздья темно-синего винограда. Через открытую дверь видно, как в соседней комнате приготовляют цветочные гирлянды и венки – ими потом украсят гостей. Здесь разливают в маленькие красивые флакончики душистые масла, чтобы предлагать их пирующим.

Вот в зал входят музыканты, певицы, танцовщицы. Они устраиваются прямо на циновках у одной из стен и начинают проверять свои инструменты. Тути вспоминает сценку около поселка «слушающих зов» – этот оркестр гораздо больше. Здесь два арфиста, три флейтистки, две девушки с кифарами, две – с лютнями. И танцовщиц не меньше десятка.

Внезапно в комнате наступает тишина, и все низко кланяются входящему из внутренних комнат дома высокому мужчине. Кланяется и Тути. Он догадывается, что это сам Пауро, хозяин этого дома, грозный правитель Западной части Города, начальник всех маджаев царских кладбищ.

Пауро, нахмурив брови, внимательно осматривает зал, что-то негромко, слегка заикаясь, говорит идущему за ним человеку, который все время кивает головой, как будто заранее соглашается со всем, что ему говорит Пауро. При этом он как-то сгибается, не то кланяется, не то просто очень внимательно слушает.

«Довольно противный человек», – думает Тути.

Пауро со своим спутником выходят в соседнюю комнату, и в зале опять начинается прежняя суматоха.

– Ну, Тути, букеты готовы, – говорит Усерхет. – Теперь пойдем, я покажу тебе, где ты будешь работать.

Они выходят из зала и, пройдя через небольшую комнату, оказываются в просторном, вытянутом в длину помещении. Это не то зал, не то веранда – здесь вместо одной стены устроено большое окно. Тути с наслаждением вдыхает свежий воздух.

– Вот садись сюда в угол, чтобы никому не мешать, и начинай готовить гирлянды, – говорит Усерхет и уходит.

Корзина, еще корзина с цветами… Тути не знает, сколько прошло времени, пока он сидит здесь. Наверное, уже очень поздно. За окном давно темно. Зеленоватый свет луны падает в комнату через огромное окно и смешивается с желтым пламенем светильников. За стеной пир, видимо, в полном разгаре. Оттуда доносятся звуки музыки, пение, веселые крики.

Мальчик очень устал, его глаза слипаются, пальцы стали точно деревянные, голова тяжелая-тяжелая. Главное – страшно хочется спать. Вот так лечь бы на циновку и заснуть! Но этого нельзя сделать – то отец, то Усерхет приносят все новые охапки лотосов, и Тути продолжает нанизывать на длинные нитки голубые продолговатые лепестки этих душистых цветов. То же самое делают и две рабыни.

Изредка рабыни уходят с готовыми гирляндами и снова возвращаются. Но вот в дверях появляется еще одна рабыня – нужны цветы, скорее, скорее! Не только гирлянды! Три женщины осторожно собирают все, что могут, кладут в корзинки и уходят.

Тути остается один. Сначала он еще немного продолжает работать, но потом чувствует, что сейчас непременно заснет. Тогда он встает, берет свою корзинку и пробирается с ней за стоящее в углу рядом с окном большое кресло с высокой спинкой. На кресло наброшено покрывало, поэтому позади кресла совсем темно, и никому не придет в голову, что там кто-то спрятался. Тути ложится, свертывается клубочком и немедленно засыпает.

Его будят звуки голосов; в комнате разговаривают двое мужчин. Один из них сидит в кресле, другой, видимо, стоит рядом.

«Вот попался-то!» – в страхе думает мальчик. Теперь ему уже больше не хочется спать, – ему просто страшно.

– Значит, в Городе говорят, что шествие вчера прошло хорошо? Торжественно? – говорит сидящий.

По тому, как он иногда немного заикается, Тути узнает Пауро и пугается еще больше.

– Все было прекрасно, господин, можешь быть спокоен, – отвечает второй человек.

– Это удачно, – говорит Пауро, – пусть Пасер почувствует, что со мной бороться не просто!

– Еще бы! – слышится ответ.

В это время в дверях раздался третий голос:

– Разреши войти, господин!

– Это ты, Амоннахт? Входи.

Слышны шаги, кто-то останавливается недалеко от кресла.

– Что скажешь? – спрашивает Пауро.

– Господин, у меня очень важное известие, – говорит человек, по имени Амоннахт. («Интересно, кто он такой?» – думает Тути.) – Я был сегодня на восточном берегу с двумя ремесленниками, и около храма Птаха мы встретили Пасера и царского писца Несиамона. Пасер был очень зол. Он увидел нас и стал кричать, что мы устроили шествие нарочно, чтобы показать, как мы рады тому, что он оказался неправ, и что мы трое пришли сюда тоже нарочно, чтобы посмеяться над ним. И тут он сказал, что все-таки докажет свою правоту, что у него теперь есть бесспорное доказательство, потому что к нему пришли два писца царского кладбища и рассказали о том, как были ограблены пять больших гробниц фараонов. Пасер добавил, что его писцы записали эти показания и что он немедленно сообщит обо всем прямо фараону! Господин, он десять раз поклялся, что именно так и сделает. Я и решил сразу же тебе обо всем доложить.

Наступает молчание. Тути слышит, как тяжело дышит Пауро. Что он – напуган или разгневан? А может быть, и то и другое? Пасер-то, видимо, не собирается оставлять дела!

– Хорошо сделал, что пришел! – наконец говорит Пауро. – Я прикажу тебя наградить. Теперь пойди… я должен подумать. Так этого оставлять нельзя.

– Слушаю, господин, – говорит Амоннахт и уходит.

Опять молчание. Ох, уж лучше бы они говорили, а еще лучше ушли бы из комнаты.

– Надо узнать, кто эти писцы, – говорит Пауро. – Как они вообще смели идти к Пасеру? Они же должны обо всем, что случается на кладбище, докладывать мне!

– А если ты уже знаешь об этом, господин? Если они тебе уже докладывали? – вкрадчивым голосом спрашивает правителя Запада его собеседник.

– То есть как я уже знаю? Мне эти дни никто из писцов ничего не сообщал!

– А если дело идет о тех гробницах, про которые тебя извещали раньше? Тогда как?

– Раньше? Да ты с ума сошел, Панеб! О чем ты говоришь? – Голос Пауро становится все громче и грознее.

Так вот это кто – Панеб! И как смело он разговаривает с начальником! Тути теперь уже старается не пропустить ни одного слова.

– О тех гробницах, господин, на которых печати найдены целыми, а следовательно, решено, что и сами гробницы не тронуты. Ну, хотя бы о гробницах фараонов Сети-Менмара и Рамсеса-Сетепенра! – В голосе Панеба совсем не слышно страха. Похоже, что этот человек даже усмехается.

– А-а, вот ты о чем… Много себе позволяешь! – Пауро уже не кричит, хотя говорит сердито, отрывисто. – Молчи, я понял! Надо мне немедленно обо всем написать везиру, написать, что Пасер хочет помимо него обращаться к фараону…

– И послать везиру с этим письмом хорошие дары, – тихо говорит Панеб. – Прикажешь принести? Слитки или вещи?

Опять молчание. Пауро постукивает пальцами по ручке кресла.

– Слитки, – коротко приказывает он. – Завтра, к утру. Иди!

– Одно слово, господин! Позволь спросить, список имен грабителей уже подан в суд?

– Завтра будет послан, он готов.

– А Харуди и Нахтмин там?

– Да… Я же тебе обещал! Иди, ну!

Панеб уходит, но через минуту возвращается чуть не бегом.

– Господин, – быстро шепчет он, подойдя почти вплотную к креслу, – под окном стоял какой-то маджай из дежурной стражи…

– Кто такой? Узнать немедленно!

– Будет сделано, господин!