— Бабушка, простите, но…

Старушка постучала тросточкой по сухому колену:

— Ну?

— Там на чердаке труп, а мне никто не верит…

— Иди, Джонни.

— Но там и вправду труп! — вскрикнул Джонни.

— Знаю, знаю. А теперь беги, принеси кузену Уильяму бутылку коньяка. Марш!

Джонни сбегал в винный погреб, достал бутылку коньяка, поднялся наверх и постучал в дверь. Ему показалось, что за дверью всхлипнули, потом послышался торопливый шепот кузена Уильяма:

— Kтo там?

— Коньяк.

— О, чудно, чудно! — В дверь просунулось безвольное кроличье личико кузена Уильяма. Мягкие ручки вцепились в протянутую бутыль. — Слава те, Господи. А теперь сгинь и дай мне надраться.

Дверь захлопнулась, но Джонни успел бросить взгляд на «модельную комнатушку» кузена Уильяма — замершие на полушаге манекены в многоцветных шелках, приколотые к стенам акварельные наброски костюмов, шляпок, накидок, яркие груды катушек и клубков. Потом щель закрылась, щелкнул замок, и кузен Уильям нервно забулькал коньяком по другую сторону блестящей медной ручки.

Джонни глянул на висящий в коридоре телефон. Он подумал о том, что папа с мамой танцуют, дядя Флинни и бабушка играют в шахматы, кузен Уильям тихо пьет — а сам он бродит, как чужой, по этому огромному гулкому дому. Он схватился за телефон.

— Э… мне надо… то есть… дайте полицию.

Голос оператора заглушило глубокое:

— Повесь трубку, Джонни. И немедленно ложись спать.

Звучный, культурный папин голос…

Джонни медленно положил трубку. И это его награда? Он сел прямо на пол и тяжело, бессильно заплакал. Теперь он понял, каково было Девушке в Сундуке, когда ее прихлопнули крышкой. А его вот так прихлопнули пятеро!

Он все еще ерзал в постели, когда дверь тихонько приоткрылась и в комнату заглянула голова — курчавая, большая голова дяди Флинни, чтобы одарить мальчика ласковым взглядом больших, черных, круглых глаз. Неторопливо и неслышно дядя вошел в комнату, пристроился на краешке кресла, как тихая птичка на насесте, и сложил вместе пальцы-перышки.

— Раз ты сегодня лег пораньше, — сказал он, — то я тебе и сказку на ночь тоже пораньше расскажу, ладно?

Джонни считал, что он уже слишком взрослый для сказок. А уж слушать сказки на ночь он, выросший среди взрослых людей и взрослых, умных разговоров и вовсе считал ниже своего достоинства.

— Ладно, дядя Флинни, — пробормотал он с мученическим вздохом. — Давай.

Дядя Флинни так вцепился в обтянутые отглаженными черными брюками колени, словно те готовые были взорваться.

— Жила-была однажды женщина, молодая и прекрасная…

О-хо-хо! Эту историю Джонни слышал уже тысячу раз. «У нас на чердаке труп, — обиженно подумал он, — а мне приходится слушать старые сказки».

— И прекрасная дева полюбила юного рыцаря, — продолжал дядя Флинни. — И жили они счастливо многие годы. Пока не пришла Тьма, не похитила юную деву и не скрылась с ней. — Дядя Флинни выглядел очень старым и очень грустным.

— А потом рыцарь вернулся домой, — напомнил ему Джонни.

Дядя Флинни его не слышал. Он продолжал рассказывать, странным, тихим, монотонным голосом.

— Рыцарь преследовал Тьму по всей Темной земле. Но как ни молил он, как ни пытался догнать Тьму, это ему не удалось. Жена его сгинула навеки. Навеки.

Дыхание дяди Флинни стало неровным и резким. Глаза горели мрачным огнем, губы дрожали, белые пальцы стискивали колени. Он был уже не собой, а рыцарем, скачущим где-то далеко, за миллион миль отсюда, по Темной земле.

— Но рыцарь все искал и искал, потому что он дал клятву, что когда-нибудь найдет и убьет Тьму. И — чудо из чудес! — он настиг ее. Он убил Тьму. Но, Господи Боже, убив ее, он увидел, что лицо Тьмы было лицом его погибшей супруги, а сам он становится все темнее и темнее…

Конец. Джонни очень надеялся, что продолжения не будет. Дядя Флинни сидел, задыхаясь и дрожа, посреди созданных его словами сумерек, забыв о Джонни. Просто сидел. И Джонни пробрал озноб.

— Спасибо. Спасибо, дядя Флинни, — пробормотал он. — Спасибо за сказку.

Дядя обратил к нему невидящий взгляд:

— Что? А-а. — Он расслабился, признав племянника. — Конечно. Сколько угодно.

— Ты так раскочегарился, дядя Флинни!

Дядя тихо отворил дверь.

— Спокойной ночи, Джонни.

— Дядя!

— Да?

Джонни зажал рот ладонью.

— Ничего…

Дядя ушел, шаркая ногами, и дверь мягко затворилась.

Джонни яростно запрыгал на пружинах.

— Сколько я всего делаю, чтобы только все были счастливы! Дядю Флинни выслушивать — бабушке все подносить — у мамы под ногами не путаться — папу слушаться! А кузена Уильяма спаивать! Тьфу!

Как он от них всех устал! Ну почему бы им для разнообразия не обратить внимания на него?

Вечер продолжался. Джонни соскользнул с постели, приложил ухо к замочной скважине и прислушался.

Целый час по лестнице ходили. Топотала бабушка, и перестукивала ее тросточка, шаркал ногами дядя, Флинни, размашисто и ровно ступал папа, плыла мама, и спотыкался кузен Уильям. Слышались голоса — спорили, понукали, ссорились. Папа кого-то убеждал, мама критиковала, бабушка отчитывала, кузен Уильям всхлипывал, а дядя Флинни молчал. Пару раз скрипнула чердачная дверь.

Но к комнате Джонни никто даже не подошел. Вечеринка внизу безмятежно продолжалась. Спускалась зябкая осенняя ночь.

Но наконец наступила тишина. Джонни ринулся по пыльной темной лестнице на чердак. Сердце его лихорадочно билось. Он им покажет!

Странно, но сундук оказался совсем не тяжелым. Всего и дел — подтолкнуть его к лестнице, а там он сам покатится. А потом — еще один толчок, и сундук, кувыркаясь, полетит в гостиную. Да. Вот теперь ему уж точно все поверят!

Джонни повернул сундук.

Толпа бормотала. Радиола играла. Мама и папа плыли в разноцветном людском потоке — огоньки, вокруг которых трепыхали воображаемыми крылышками мошки высшего общества.

И эту идиллию снова прервал голосок Джонни с верхних ступенек лестницы.

— Мам! Пап! — крикнул он изо всех сил.

Все обернулись. И посмотрели — как на приеме.

По лестнице спустилась женщина.

Кто-то, конечно, завизжал. Почти как кузен Уильям. Но все остальные молча глядели, как женщина в прозрачном вечернем платье спускается по лестнице. Ну, не совсем спускается. Скатывается.

Ступенька за ступенькой, вниз и вниз, бессуставно, бескостно, мертво, — руки, ноги, голова болтаются, волосы темным бичом шлепают ступеньки. Джонни кубарем скатился за ней.

— Я же говорил, мама! Пап, я ее снова нашел! Нашел!

Он навсегда запомнит мамино лицо в этот миг. В миг, когда она наотмашь ударила его по лицу и прохрипела:

— Джонни!..

— Позовите полицию! — вскрикнул кто-то.

А кто-то другой уже накручивал диск телефона. Папино лицо стало глухо-спокойным и серым, очень старым и усталым. Джонни отшатнулся от удара и вцепился в перила. «Она меня никогда раньше не била, — думал он. — Никогда. Она всегда была такая добрая, ласковая, только рассеянная немного, но раньше она меня не била».

А потом все вдруг рассмеялись. Кто-то показал на тело, и все покраснели и рассмеялись! Даже папа — но одними губами.

— Черт меня побери! — прорезал шум чей-то голос. — Так вот что за труп мальчишка нашел наверху!

— Манекен!

— Конечно. Разодетая кукла! Неудивительно, что ребенок принял ее за тело. — И снова громкий смех.

Джонни потянулся и дрожащими пальцами нащупал откинувшуюся руку, отдернулся, нащупал снова — холодный, твердый пластик.

— Это не тело. — Он поднял недоуменный взгляд, покачал головой и отодвинулся. — Это совсем не тело. То было другое. Теплое, мягкое. Там лежала настоящая девушка!

— Джонни!

Папины губы перестали улыбаться. Мама так стиснула кулак, что побелели костяшки.

— И все равно это не она! — выкрикнул Джонни и заплакал. Слезы смывали мир по частям, как дождь, заливающий ветровое стекло. — И все равно она была мертвая и не гипсовая, вот!