Он отошел от стекла и щелкнул пультом музыкального центра. К температуре в квартире он уже привык, так что можно было и не одеваться. Дни в последнее время он всегда начинал с радио. Он покрутил колесико туда-сюда, сначала быстро, а потом помедленнее, но кроме помех (а кое-где и ледяного, обидного почему-то молчания) ничего не услышал. Это было непривычно, но задумываться было лень. Мысли вообще текли как-то туго. Все происходило как в замедленной съемке. И, как в замедленной съемке, включил он свой старенький телевизор (все хотел его поменять, но что-то его останавливало, словно он не хотел расставаться со старинным – в буквальном смысле – другом) – да так и замер с отвисшей челюстью. Закрыть рот и сглотнуть слюну ему удалось еще не скоро.
Если это и был розыгрыш, то невероятно реалистичный. Шел экстренный выпуск новостей. За столом сидела давно знакомая дикторша. Обычно это был просто образец строгой холодности и спокойствия, но теперь экран буквально звенел от испуга, который слышался в ее голосе. Но даже не ее слова поразили его в первую очередь (сначала их смысл просто не дошел до него), а ее вид, который настолько не соответствовал тому, что привык видеть глаз, что это не укладывалось в голове. Видимо, она пыталась уложить волосы в тугой пучок на затылке, как всегда, но получилось плохо, повсюду торчали выбившиеся пряди. Красное от волнения лицо, съехавший куда-то на сторону микрофон, впопыхах надетый болотно-зеленый пиджак, мелко дрожащие руки – все свидетельствовало о ее нервозном состоянии, близком к истерике. Да и немудрено – такие сенсационные новости она не передавала ни разу в жизни.
А говорила она, заикаясь, вот что.
«Внимание всем, кто находится сейчас у экрана. Это прямой эфир. Мы передаем специальный выпуск новостей в связи с чрезвычайным положением, в котором, возможно, оказалось в данную минуту все население планеты. У нас есть серьезные основания полагать, что… возможно… (она запнулась, сама все еще не в силах поверить в то, что говорила – и не в силах подобрать слова) что… я повторяю, это только возможно – что сегодня ночью все мужчины на всем земном шаре умерли. То есть мы не можем утверждать с уверенностью, что они умерли, потому что миллионы женщин в мире сегодня просто не нашли своих мужей, братьев, отцов и сыновей… никого из мужчин не осталось. Мы сделали подобный вывод на основании данных ведущих информагентств по всему миру и… на данный момент ни в студии, ни на телерадиовещательной башне не присутствует ни один человек мужского пола (тут ее рука дрогнула, и на пол улетела какая-то бумажка со стола). К нам продолжают поступать звонки обеспокоенных женщин, произошел обрыв на линии… Никто из мужчин сегодня не появился на рабочих местах, встали миллионы предприятий. Пропали даже дети. Насколько стало известно, сам момент исчезновения не был достоверно зафиксирован. Но подавляющее большинство людей сходится во мнении, что это произошло в течении этой ночи, с интервалом в несколько часов. Те, кто в этот момент общался с мужчинами, описывают лишь некий кратковременный провал в памяти, и не могут пояснить ничего конкретного. Никто все еще не может поверить в случившееся и мы все надеемся… продолжаем надеяться, что это какое-то недоразумение, и в самом ближайшем времени ситуация прояснится. А пока мы бы хотели предостеречь вас от излишней паники. Мы также хотели бы обратиться ко всем мужчинам, которые нас сейчас, возможно, видят и слышат – пожалуйста, выйдите на связь. Если кто-то остался, выйдите на связь. Мы будем следить за развитием событий.
Секунду помолчав, она добавила: «В связи с отсутствием технической возможности наш канал временно прекращает вещание, за исключением новостной ленты».
Он помотал головой. Бред какой-то. Вроде ж не первое апреля на дворе. Они что там, с ума все посходили, что ли? я же тут, вот он я, мужчина, мужик, или что, я уже не тот, кем себя считаю, что ли? но как реалистично она нервничает, эта дикторша! Даже не улыбнулась ни разу, зараза. Интересно, это только на этом канале такое творится, или там все телевидение на уши поставили?
Он переключил канал. Там передавали концерт симфонического оркестра. Ну вот, с презрением подумал он. Не могли даже нормально подгото…
Опять испуганное женское лицо во весь экран. И теперь у него упало сердце – он уже знал, что она сейчас скажет, и не хотел этого слышать. Мозг отказывался воспринимать информацию. Да нет, нет, не может этого быть. Как это может быть? А раз этого не может быть, значит, этого просто не может быть никогда! Вот и все! Все логично, нормально и вообще… Так. Так. Сядь. Успокойся. Посмотри, что там еще скажут…
Но везде опять и опять почти визжащие от тревоги женские голоса рефреном передавали одно и то же. «Они пропали… исчезли… просто ушли… никого нет… не можем найти… выйти на связь…» И паника – нарастающая паника слышалась во всех голосах. Читалась во всех лицах.
Ожило радио, да так громко, что он вздрогнул до мурашек, и гулко застучал пульс в висках. Оно вещало: «Всем, всем, всем, кто меня сейчас слышит. Экстренный выпуск новостей. Сейчас рано что-то утверждать, однако, по имеющейся на данный момент информации, никого из мужчин в мире не осталось. На связь никто не выходит. По всему миру введено чрезвычайное положение. Мы просим мужчин, которые возможно где-то есть, слышат нас, отзовитесь, срочно выйдите на связь. Повторяю, срочно выйдите на связь любым способом!».
Сообщение повторялось с интервалом в одну минуту. По телевизору слышался чей-то надрывный то ли крик, то ли плач. Пошли помехи. Все поплыло у него перед глазами, и он стал тупо трясти головой, чтобы сбить оцепенение. Так, прежде всего надо постараться подумать. Что мы имеем? Сошедшие с ума средства массовой информации. И только. Больше он, по сути-то, ничего и не знает. Он привык, что все эти сенсации происходят не с ним. Не здесь, а где-то далеко, там, где он даже никогда не был. А «у нас» все как всегда, не плохо и не хорошо. Так что бегом на улицу и – с облегчением смеяться над собой, встретив первого же бомжа на остановке. Он пообещал себе, что купит ему ящик водки за счастливое возвращение мира мужчин миру женщин. Впопыхах нацепив какие-то джинсы и накинув на голые плечи пальто, он бежал по своему обшарпанному, милому сердцу подъезду, громыхая ботинками с развязанными шнурками на все пять этажей. А по дороге у него в очередной – но далеко не в последний раз, начиная отсчет с этого утра – упало сердце, когда он судорожно попытался и не смог вспомнить, видел ли он хоть каких-нибудь сопливых мальчишек сегодня утром. Вроде бежали же какие-то ребятишки с санками… но там вроде были только девчонки… слишком мало народу, чтобы быть неуверенным.
А мысли превратились в какие-то нервные смешки: «Я ума решусь, если это окажется правдой». Хотя вообще-то он уже приготовился к самой дикой правде, и подсознание, как фотографии, услужливо подсовывало картинки из будущей жизни, и от этого захватывало дух, как будто он летел на параплане с высокой скалы, а внизу – только блестящие чешуйки океанских волн, и ветер в лицо, и… и…
Он пулей вылетел из подъезда, и ветер и правда дохнул ему в лицо, как наглый пьяница. Бежать было противно, потому что надел что попало, но он договорился сам с собой, что мерзнуть будет потом. Пробежал мимо продуктового, и Лариска помахала ему рукой с сигаретой. Вроде она улыбалась, и он на бегу помахал ей в ответ.
Выбежав из двора на улицу, он притормозил и огляделся. Как назло, было пустынно как никогда. Только мигали в витринах гирлянды. Проехали две совсем одинаковые «Хонды», но из-за тонированных стекол было невозможно ничего разглядеть. Ничего в пределах видимости не работало. Куда идти? Остается только ждать хоть каких-нибудь прохожих.
Из-за угла вывернула какая-то старушенция. Она еле ковыляла, и от досады ему захотелось как следует пнуть ее под тощий зад. Он было отвернулся и побежал дальше, но что-то заставило обернуться. Подскочил к ней:
– Здорово, бабуль, с праздничком тебя.