И снова мне пришло в голову, что это энергия, ставшая видимой, сила, сконцентрировавшаяся в материю.

Мы обогнули конусы в поисках клавиатуры, на которой работал Хранитель, механизма, который под нажимом щупалец изменил наклон дисков и послал копье зеленого света в солнце. Я нерешительно коснулся хрустального основания: теплое, но происходит ли эта теплота от ослепительного дождя частиц, который мы видели, или это свойство самого механизма, не знаю.

Раскаленный туман не оставил никаких следов на поверхности основания. Она была ровной и алмазно-прочной. Ближайшие конусы находились едва в девяти футах от края.

Неожиданно мы увидели клавиатуру, остановились перед ней. В форме большого Т, светящаяся слабым фиолетовым блеском, она напоминала тень Хранителя. Поднятая над поверхностью на фут, она внешне никак не связана с конусами.

Она состояла из тысяч плотно втиснутых маленьких восьмиугольных стержней; у одних вершины чашеобразные, у других заостренные; ни одного шире полудюйма. Похожи на сплав хрусталя с металлом – соединение энергии с материей.

Стержни подвижны, они образовывали невероятно сложную клавиатуру; как будто для разыгрывания комбинаций четырехмерных шахмат. Я понял, что только щупальца Хранителя, его руки, могут владеть этой невероятной сложностью. Ни диск, ни звезды, ни даже император не могут играть здесь, извлекать аккорды силы.

Но почему? Почему только огненный крест может заставить звучать эти переплетенные октавы, передавать команды?

Никакой видимой связи клавиатуры с конусами нет; нет антенны между нею и кругом дисков. Может ли быть, что сигнал передается через тела металлических существ дна кратера и его стен?

Немыслим, немыслимо, потому что такой механизм чрезмерно сложен.

Быстрое исполнение приказов, которое мы наблюдали, свидетельствует, что металлическому чудовищу не нужны какие-то средства для передачи мысли отдельным своим частям.

Что-то тут не вяжется, есть какой-то разрыв, который групповое сознание своими обычными способами преодолеть не может. Иначе к чему клавиатура, к чему труд Хранителя?

Возможно, каждый такой маленький стержень напоминает ключ беспроволочного телеграфа, передатчик, усиливающий энергию, в которой содержится приказ. Сверхпередатчик суперморзе, посылающий всем существам приказы высших ячеек Металлического Чудовища, которые для них как для нашего организма клетки мозга.

Я наклонился, собираясь, несмотря на почти непреодолимое нежелание, коснуться стержней клавиатуры.

Какая-то тень упала на нас, тень красноватая, смесь алого и охры…

Над нами возвышался Хранитель!

Ведя жизнь, полную опасностей, часто сталкиваясь с необходимостью принятия быстрых решений, я понял, что моя реакция на опасность почти чисто инстинктивная; она не более сознательна, чем отдергивание руки от раскаленного металла, чем нападение загнанного в угол животного. И очень редко в действие вступают высшие функции мозга. Один из таких случаев – когда я последовал за Ларри О'Кифом и Лаклой в объятия разрушителя душ в месте, таком же необычном, как это (См. «Покорители лунного бассейна». – Прим. автора); другой случай – сейчас. Я отвлеченно, отчужденно рассматривал гневно пылающую фигуру.

По сравнению с ней мы были как мальчики-с-пальчики перед великаном; если бы он был в человекообразной форме, мы были бы на треть расстояния до колена. Я сосредоточил внимание на двадцатифутовом квадрате – основании Хранителя. Поверхность у него абсолютно ровная, зеркальная, но в то же время в ней чувствуется зернистость, тесное сжатие бесчисленных микроскопических кристаллов.

И в этих гранулах, скорее чувствуемых, чем видимых, горит тусклый красный свет, дымчатый и мрачный. У каждого конца квадрата, на полпути к середине, ромб примерно в ярд шириной. Эти ромбы тускло светятся желтоватым светом, и кажется, что стиснутых кристаллов в них нет. Я решил, что это органы чувств, аналогичные большим овалам императора.

Мой взгляд перешел к распростертым рукам. Они от конца до конца достигали шестидесяти футов. У каждого конца еще два ромба, но не тусклые, а гневно горящие оранжево-алым огнем. На пересечении, в центре креста, нечто напоминающее дымящееся отражение пульсирующей многоцветной розы императора, но каждый лепесток ее обрезан и стал прямоугольным.

В центре виднелся решетчатый узор. В эту розу стекалось множество ручейков гневно-алого и оранжевого цвета, которые перекрещивались решеткой узора, но никогда не изгибались и не образовывали дуг.

Между ручейками огня виднелись восьмиугольные розетки, полные серебристого сияния, бороздчатые и похожие на полураскрытые бутоны хризантем, вырезанные из серого гагата.

А над всем возвышался гигантский вертикальный стержень. На верху его я увидел огромный ярко-алый прямоугольник; два других прямоугольника смотрели на нас из-под него, как два глаза. И вдоль всей вертикальной части были тесно усажены бороздчатые восьмиугольники.

И тут я почувствовал, что меня поднимает и несет вверх. Дрейк сжал мое плечо, мы поднимались вместе. Полет наш прервался напротив решетчатого сердца в центре розы с прямоугольными лепестками. Тут мы на мгновение повисли. Потом восьмиугольники зашевелились, раскрылись, как бутоны…

Это гнезда, в которых помещаются щупальца Хранителя; хлыстообразные щупальца развернулись и устремились к нам.

Кожа моя сжалась от прикосновения этих щупалец. Тело, прочно зажатое, оставалось неподвижным. Но прикосновение не было неприятным. Похоже на гибкие стеклянные полоски, их гладкие концы прикасались к нам, поглаживали по волосам, притрагивались к лицам, углублялись в одежду.

Роза постоянно пульсировала, пульсировали и огненные ручейки-вены, по которым в нее струился свет. Огромный ало-желтый квадрат наполнился жидким пламенем; алмазные органы чувств под ним, казалось, затянулись дымом, от них исходили потоки оранжево-красного пара.

Хранитель рассматривал нас.

И сознание мое подчинилось ритму этой прямоугольной розы. Но в этом ритме не было ничего от огромного торжественного первобытного спокойствия, которое, как описывала Руфь, излучает металлический император. Это было сознание, несомненно, мощное, но гневное, нетерпеливое, мятежное, оно казалось незавершенным и борющимся. В его дисгармонии чувствовалась сила, стремящаяся освободиться, энергия, сражающаяся сама с собой.