– Эдик, посмотри, когда Мишу будут хоронить, гробик не закроется до конца, бровки будут мешать, крышка пружинить. После чего засмеялся, как актер Папанов в «Брильянтовой руке», только громче. Бизнык достал из пиджака запечатанный конверт и передал Жиру, вопрос исчерпан. – До свидания, Михаил Борисович, очень приятно было с Вами познакомиться. Побольше бы таких, как Вы, всем нам лучше б жилось. – До свидания, взаимно удовлетворен знакомством. – Михаил Борисович повернулся не по уставу, через правое плечо, и потрусил в свой кабинет. Конверт Жир начал рвать на лестнице – и вдруг неожиданно остановился, положил его в карман и рванул наверх, в офис, со словами «в парашу схожу». Через пару минут появился, мы упаковались в его «девятку» и отъехали. – Что там с деньгами? – Здесь. – Жир вытащил конверт и вынул деньги. Девять купюр. Четыреста пятьдесят баков. – Ты ж говорил – пятьсот? – Я не говорил. Я сказал «около пятиста», конкретно я не договаривался. – Странно, что четыреста пятьдесят. Цифра не круглая. – Я же при тебе конверт открывал! – абсолютно естественно возмутился Жираф. – Ну, хуй с ним. Открывал он не при мне, и полтинник точно спиздил, если его сейчас потрусить – найду, скорее всего, в носке. Но толковой работы было мало, лето, в бизнесе застой, а Жир постоянно подкидывал подобную мелочевку. Самое главное, он это понимал не хуже меня и точно рассчитал планку моей скандальности. Если бы не хватало сотки – я б обвинил его в крысятничестве, обшмонал, нашел бы сотку и страшно обхуесосил. А то и дал бы пизды, но это уже было чревато – Жир мог и отомстить за рукоприкладство, начинали мы вместе, на базаре, он был при понятиях. – Жир, возьми себе сотку. – Почему сотку? В равной доле, сто двенадцать баксов. – Блядь, мы ж рисковали как. – Ну, так вы же там и пограбили, я долю не требую. – Да что там может быть, в чемоданах, – битые кишки и семейный альбом, раз деньги за хату уже в Израиле. – Хорошо, сотку – так сотку, мне много не надо. Согласился он неожиданно быстро, я только укрепился в своих подозрениях. В следующий раз оговорю цену заранее и задаток возьму. На хате меня не сильно то и дожидались, чемоданы, конечно, уже выпотрошены. Пора было пацанов репатриировать, наглели, для них же лучше, дольше проживут. Слегка отматерив их за самоуправство, я выдал им по пятьдесят долларов. – По полтинничку, и кишки ваши. – Блядь, жиды! – Гвоздь стал причитать, как еврей на молитве. – Я ж чуть с дерева не наебнулся, и за все – полтинник, жиды ебучие, ну его на хуй такие работы! – Да не гони, ты, полтинник за пять минут – нормально. – А что, есть лучше работа? – Вася сохранял благоразумие, трезвым он вообще был почти нормальный и пиздел лишнее, только накатив водочки. – Мало денег! А в чемоданах – говно какое-то бабское. Ношеное! Ну и альбом с фото – одни жиды. – Все нормально. – Вася, оказывается, уже составил план на вечер. – Знаю двух дур, с Житомира, малолетки, работают, снимают хату, тут рядом. Сегодня с ними повисим. Я давно договорился, но они без лавэ не ведутся. А так лавэ только покажем и не дадим. Кишки подарим, это наверно, той сцыкухи, дочки жидовской, моднячие кишки. Выслушав Васин план, я попрощался и пошел на выход. Что скажут житомирские проститутки после расчета вещами, я уже знал. Лена Петрова была проституткой и алкоголичкой, в свои двадцать с хвостиком. С таким именем-фамилией в 93-м году рассчитывать на большее было глупо. Жила Лена на Лесном, и дом был возле леса, в подъезде жили бомжи, в соседях – цыгане, и тусовалась с одной девушкой, Таней, кажется, – она путалась в именах, с той я познакомился в Чехии, в 91-м… Проститутки любят создавать группы, артели, знакомятся «на теме», потом поддерживают знакомство, а потом втягивают всех более-менее валидных одноклассниц, соседок, родственниц. Таня ходила по улицам в латексной миниюбке, чулках с подвязками и на огромных платформах, парик еще, но это было позже, в середине 90-х. Таня была яркой личностью, работающей бандершой, молодой мамкой. Так вот, Таня и привела эту Лену, миловидную сероглазую девушку, в платочке и с закрашенными тональным кремом синяками у переносицы и под глазами, такие бланжи появляются, если сильно ударить по голове, признаки сотрясения мозга. В то время граждане приспособились к бандитизму, как приспосабливаются ко всему местному, не принесенному на штыках оккупантов. Редко у кого не было родственника в банде, или не родственника, а знакомого, или знакомого знакомых, короче, как с проститутками – на одного самого мелкого бандита человек триста сочувствующих, которые могли к нему обратиться. У Лены был какой-то сожитель, сейчас про таких говорят «прикольный штрих», но тогда, в грубое время, слов таких не знали, и для краткости я заочно окрестил его ебуном. Так мы называли всех гражданских, с которых получить что-либо материальное было невозможно, из-за отсутствия активов, но и вреда принести они тоже не могли. От обычного васи, лоха, ебун отличался тем, что портил жизнь – вот, например, как с этой Леной. Лена содержала его и себя, правда на минимальном уровне – работу свою она не любила, и еблась, только чтоб хватало на хлеб-воду, ну и на водочку, святое. Может, ебун был максималистом в душе, а может быть, Лена его утомила, не знаю, но повел он себя не конструктивно. Ссора произошла из-за гречневой каши. Все свободное время Петрова была слегка под газом, перебирать гречневую крупу так же, как перебирали ее наши матери и бабки – тщательно, она не могла. Может, для кого-то пара черных зерен в тарелке – хуйня, не стоящая внимания, но максималист был не прост. Ударив Лену по голове и по лицу утюгом, два раза, он постриг ее, точнее – выстриг ножницами проплешину, с ладонь. Налысо обрили ее уже в больнице, когда зашивали. Заявления в мусарню Лена не написала, да и мне не жаловалась, сидела себе в платочке, как попавшая под бомбежку сестра милосердия. Рассказ, в лицах исполненный Таней (она даже пару раз махнула сумочкой, как утюгом), меня особо не впечатлил, все были живы-здоровы, так, обычная бытовая ссора. Тем более, тянуть мазу за хуну запрещали понятия. Вот здесь как раз и вмешалось лавэ, девушки собрали, и хуна превратилась из презренной проститутки в невинно пострадавшую женщину. Дальше не интересно и слегка криминально, не ради этого написано. Лысая зеленая девушка, Лена Петрова, она не просила выбить ебуну глаз, отрезать ухо или поломать ногу. |
