Я был не единственным антисталинистом, вступившим в партию после смерти Сталина. После смерти Ленина масса людей вступала в партию с намерением продолжать дело Ленина. Это был "ленинский призыв" в партию. Люди, вступившие в партию в "ленинский призыв", стали затем опорой сталинизма. После смерти Сталина масса людей вступила в партию с сознательным намерением бороться против сталинизма. Трудно сказать, в какой мере они способствовали десталинизации страны.

Летом 1953 года я проходил очередные военные сборы. На этот раз они продолжались целых три месяца. В середине сборов вдруг отобрали летчиков, которые были кандидатами или членами партии, и на военном транспортном самолете доставили на военный аэродром под Москвой. Формально мы должны были летать в отряде самолетов, которые должны были образовать в небе слова "Слава КПСС!" во время предстоявшего воздушного парада. Я должен был летать в букве "П" в слове "КПСС". Но потом выяснилось, что это был лишь предлог сосредоточить вокруг Москвы надежных военнослужащих, которых можно было бы использовать против попытки захвата власти Берией. Последний начал стягивать к Москве подчиненные ему войска МВД. В это время мой брат Алексей служил в Кантемировской (или в Таманской, точно сейчас не помню, в какой из них именно) дивизии, располагавшейся в восьмидесяти километрах от Москвы. Их дивизию подняли ночью по тревоге и ввели в Москву. Они окружили все здания МВД, включая Лубянку. Все это было сделано быстро, так что москвичи почти ничего не заметили.

О событиях в высшем руководстве ходили всякие слухи, в частности - будто Молотов или Жуков лично застрелили Берию в Кремле. Мы не верили в их надежность и были в общем и целом равнодушны к ним. Это были верхушечные, "генеральские" дела. А у нас были другие интересы, другая жизнь, другая ориентация сознания. Солдаты не знают забот генералов.

В наших идеологических и философских кругах характер происходившей борьбы обнаружился особенно отчетливо. Тут были сосредоточены самые чудовищные монстры сталинского периода. После смерти Сталина далеко не сразу потерял свое положение в ЦК КПСС махровый сталинец Г.Ф. Александров (где-то после 1956 года). Понизился академик М.Б. Митин. Но он остался академиком, занимал больше десяти различных постов и везде получал деньги. На посту редактора журнала "Вопросы философии" остался М. Каммари, автор огромного труда о роли Сталина в истории. Теперь он срочно переписывал свой холуйский труд в новом духе. И уже через год он вышел в свет с названием "Роль народных масс в истории". Я по этому поводу написал для стенгазеты стихотворение, в котором были слова от имени Каммари: "Я воспевать теперь намерен роль личности... тьфу, извиняюсь, масс". И за это я жестоко поплатился. После Каммари редактором журнала стал Митин. Кстати сказать, он был лучшим редактором журнала, чем сменившие его "либералы". Продвинулись по служебной лестнице сталинисты П.Н. Федосеев и Ф.В. Константинов. Они по очереди были директорами института и академиками-секретарями Отделения АН СССР, стали полными академиками. Федосеев стал вице-президентом Академии наук. Оба они занимали одновременно множество руководящих постов. Короче говоря, все крупнейшие фигуры в идеологии сталинского периода сохранили в своих руках руководство идеологией. Десталинизация идеологии происходила под их руководством. Один из самых гнусных сталинистов М.А. Суслов стал главой советской идеологии и со временем одной из главных и зловещих фигур в советском руководстве.

Но эти зубры идеологии были где-то наверху. Нам приходилось иметь дело со сталинскими монстрами рангом поменьше. В Институте философии этих монстров возглавляла Е.Д. Модржинская, бывшая начальником личной канцелярии Берии и полковником "органов". Она была необычайно энергичной и фанатичной коммунисткой. Во всяком случае, она претендовала на такую роль. Личность она была в высшей степени колоритная. В моей книге "Желтый дом" она послужила прототипом для "Суки Тваржинской".

Весной 1954 года я сдал свою диссертацию на обсуждение на "малом" ученом совете. Обсуждение превратилось в настоящее сражение, длившееся более шести часов. Профессора обвиняли меня во всех возможных отступлениях от марксизма-ленинизма. Студенты и аспиранты моей группы громили их и высмеивали их невежество. На обсуждение пришло много людей с других факультетов и даже извне университета - слух о необычной диссертации распространился по Москве. Пришел, в частности, молодой кинорежиссер Г. Чухрай с группой своих артистов. Потом мы стали друзьями. С Чухраем меня познакомил мой друг Карл Кантор, о котором я уже упоминал.

Ученый совет решил не выпускать диссертацию на защиту на "большом" ученом совете.

После обсуждения мы с Карлом и Чухраем пошли к М. Донскому, одному из ведущих тогда советских кинорежиссеров, надеясь на то, что тот сможет мне помочь. Наши надежды оправдались. Тогдашний заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС Г.Ф. Александров, бывший одним из ближайших идеологических советников Сталина, был другом М. Донского. Последний позвонил Александрову, рассказал о решении ученого совета не допускать диссертацию на защиту. Александров пообещал уладить дело. Буквально через день мне сообщили, что ученый совет пересмотрел свое решение путем личного опроса членов совета, и моя диссертация была допущена к защите. Таким образом, один из самых заядлых бывших сталинистов поддержал работу бывшего антисталиниста, даже не посмотрев ее. Такие явления в сталинские годы были возможны. Я уверен в том, что в послесталинские "либеральные" годы такие книги, как "Тихий Дон" Шолохова и "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" Ильфа и Петрова, не были бы напечатаны - не допустили бы сами писатели. Опять-таки один из парадоксов советской жизни: если бы сталинисты во главе с Г. Александровым удержались еще три-четыре года, моя немарксистская диссертация о Марксе была бы напечатана, я сразу стал бы доктором наук и профессором, а может быть, был бы даже назначен на высокий пост. Несмотря ни на что, у сталинистов было больше пиетета к таланту, чем у "либералов".

Защита диссертации тоже превратилась в манифестацию. Многие выступавшие требовали напечатать ее. Это напугало философское начальство. Степень кандидата мне присудили, но потом четыре года не утверждали: покровительствовавший мне Александров потерял все свои позиции. Диссертацию изъяли из открытого фонда Библиотеки имени В.И. Ленина и из Библиотеки имени Горького (последняя - университетская библиотека). Выдавали ее читать только по особому разрешению. Насколько мне известно, этот запрет сохранился вплоть до выхода "Зияющих высот". Один из моих почитателей попытался в 1977 году получить разрешение, но ему отказали.

Одна характерная деталь, связанная с диссертацией. Пока Сталин был жив, я принципиально не хотел ссылаться на него, как это по обязанности делали все. Мой научный руководитель не хотел выпускать главы диссертации на обсуждение на кафедре из-за этого. После смерти Сталина сразу же прекратились ссылки на него. Я из духа противоречия включил работу Сталина "О диалектическом и историческом материализме" в список использованной мною литературы. Мой научный руководитель на сей раз был категорически против. Сталинизм пустил корни в души людей настолько глубоко, что сталинисты начали предавать своего кумира сразу же. как только предательство становилось неопасным и даже выгодным для них. Последующая история страны дала бесчисленные примеры такого рода. Шут Хрущев, плясавший и кривлявшийся по приказу Сталина, превратил критику Сталина в личное оскорбление и окарикатуривание последнего.