Он ждал меня в холле, обезумевший от спирта и злобы. Он бранился, кричал, что не боится моего доноса в полицию. Неужели, говорил он, поверят словам грязного австралийского лесоруба, а не ему, владельцу поместья и мировому судье!

"Я так же удружу тебе, как удружил в свое время твоему никчемному брату", - кричал он. Эти слова и заставили меня совершить то, что я сделал. В моем мозгу что-то защелкнулось, я сорвал со стены первое попавшееся под руку оружие и ударил по рычащей, оскаленной голове Эддлтона. Минуту я молча смотрел на него... "Это тебе за меня и за Джима", - прошептал я, повернулся и убежал. Вот и вся моя история, мистер. А теперь я хочу, чтобы вы увели меня, прежде чем вернутся мои рабочие.

Лестрейд и его пленник уже дошли до двери, когда их остановил голос Холмса.

- Мне хотелось бы знать, - сказал он, - известно ли вам, каким именно оружием вы убили сквайра Эддлтона?

- Я уже сказал, что схватил со стены первое попавшееся оружие. Кажется, это был топор или дубинка...

- Это был топор палача, - сказал Холмс.

Австралиец ничего не ответил, но, когда он пошел к дверям за Лестрейдом, мне показалось, что странная улыбка осветила его грубое бородатое лицо.

Мой друг и я медленно шли по лесу.

- Странно, - сказал я, - что ненависть и чувство мести могут жить двадцать лет.

- Дорогой Уотсон, - возразил Холмс, - вспомните старую сицилианскую поговорку: месть - это единственное блюдо, которое особенно вкусно, когда его едят в холодном состоянии. Но посмотрите-ка, - продолжал он, прикрывая рукою глаза, - вон какая-то женщина бежит к нам по тропинке. Это, видимо, миссис Лонгтон. Хотя я и обладаю некоторым количеством рыцарских чувств, я не в настроении слушать излияния женской благодарности. Поэтому давайте пойдем боковой тропинкой за кустами. Если мы прибавим шагу, мы поспеем к вечернему поезду в Лондон.