Закончился очередной день занятий в академии. Уже вечерело, когда мы с Борисом Мельницким вышли из парадного подъезда академии и направились к трамвайной остановке, чтобы добраться в Лефортово, в общежитие академии. В вагоне пассажиров было мало. Все сидели.
- Товарищи командиры, вот здесь два свободных места. Садитесь, пожалуйста, - пригласил нас пожилой мужчина в рабочей спецовке.
Мы приняли его приглашение. Разговорились с ним. Узнали, что он едет с работы.
- Только что закончил смену, - сказал он. - С завода не выходил пятеро суток. Работаю мастером. Война и на завод принесла свои беды, но с ними сладим. А вот на фронте, видать, плохи дела. Слышал, что враг к Великим Лукам подбирается, что многие советские земли оккупировал.
Я почувствовал, что он ждет от нас, командиров Красной Армии, иных сообщений об обстановке на фронте. А что мы могли сказать ему? Нас мучили те же сомнения. Но нельзя оставлять вопрос без ответа. Согласились, что тяжело, что не все получается так, как хотелось бы. И нам не верится, что немецко-фашистские войска будут продолжать продвигаться в глубь нашей территории, что наступит наконец и на нашей улице праздник,
- Эх, сынки, сынки! Верите ли сами в то, что говорите? - Он произнес это с какой-то отрешенностью. - Успокаивали нас, что войны не будет, что на удар ответим двойным ударом. Все "ура" да "ура". А на поверку-то получилось наоборот. Скажите, кто привел нас к этому? Неужели не всех врагов переловили?
Борис Мельницкий как мог, успокоил собеседника. Несколько минут мы молчали. Потом мастер заговорил снова:
- Я провоевал всю первую мировую войну. Был пулеметчиком. Два раза ранен. У нас на двоих была одна винтовка. Но разве мы сдавали чохом наши города и села? А ныне к репродуктору подходить страшно...
Трамвай начал резко тормозить.
- Ну бывайте, сынки. Вижу, и вам нелегко, - подавая нам свою мозолистую руку, сказал ветеран войны. - Мне пора выходить.
Прощаясь с рабочим, мы прятали глаза. Решили завтра же идти к комиссару курса: ведь часть слушателей из нашего набора уже находилась на фронте.
Еще до начала занятий мы появились у полкового комиссара В. В. Возненко. Выслушав нас, он с пониманием отнесся к просьбе и неторопливо резюмировал:
- Ну а если все слушатели вот так захотят на фронт? Ведь неразбериха может получиться. У нас четко расписано, где кому быть. Война, видимо, продлится не месяц и не год. Вам нужно закончить ускоренный курс академической подготовки. Тогда можно и на фронт. - Он помолчал, переложил на столе какие-то списки, потом заключил:
- Академия работает по плану военного времени и производит назначения по нарядам Главного управления кадров Наркомата обороны. Самовольничать нельзя. Договоримся так: учитесь прилежно; потребуются кандидаты в действующую армию - так и быть, замолвлю слово.
Нам было все ясно. Оставалось получить разрешение идти на занятия. Что мы и сделали.
Шли дни. Обстановка на фронте все усложнялась. С 22 июля начались налеты немецкой авиации на Москву. Они предпринимались, как правило, с наступлением ночи. Наша учебная группа с объявлением воздушной тревоги занимала свои места на чердаке академического здания и на крыше и должна была сбрасывать на мостовую зажигательные авиационные бомбы или тушить их в ящиках с песком, которые были расставлены в удобных местах. Не раз приходилось вступать в борьбу с огнем на высоте десятого этажа. Делали это с энтузиазмом, убеждая себя в том, что хоть таким образом ведем борьбу с врагом. Крыша академии была замечательным НП: с нее просматривались работа прожекторов, огонь нашей зенитной артиллерии, движение пожарных машин по улицам, подлет немецких бомбардировщиков к объекту атаки, что позволяло своевременно принимать необходимые меры обороны.
Кроме того, мы должны были готовить оборонительный район на Поклонной горе. Это за Киевским вокзалом. Там устанавливались бетонные колпаки, возводились другие инженерные сооружения. Все это занимало немало времени днем, а ночью снова предстояло дежурить на чердаке академии и быть готовым к действиям по сигналу воздушной тревоги.
Перед занятиями я зашел в музей академии. Имел намерение посмотреть новые образцы трофеев, доставленные из действующей армии. В числе новинок были стрелковое оружие, снаряжение, противогазы, карты немецких летчиков с нанесенными стрелами ударов по нашим городам, гитлеровские награды. Заинтересовался последними. Каких только медалей тут не было! И за победу над Францией, и за взятие Бельгии и Норвегии, и за Польшу, и даже за Крит. Саранча пожирала Европу. Сравнил - и не по себе стало: должен же быть предел этому нашествию! Из репродуктора донеслись щелчки. И вот уже Левитан начал читать сообщения "В последний час". Бои идут на духовщинском и ельнинском направлениях. Совсем недалеко от Москвы.
1 августа неожиданно получил письмо, вернее записку, от бывшего курсанта Минского военного училища Феди Василенко. Ее привез стажер академии, который в составе отходившей воинской части вместе с другими слушателями прорвался под Оршей через линию фронта. Федя сообщал, что вышел из окружения северо-восточнее Орши и теперь находится со своим батальоном в резерве при забайкальской дивизии, которая вела бой западнее Смоленска. В записке далее говорилось, что вместе с батальоном он вел работы по устройству воздушной линии связи восточнее Гродно. "В те дни, - писал Василенко, - мы ждали войны со дня на день. Каждый из нас понимал, что ее не избежать. А почему мы не занимали оборонительные позиции в приграничной зоне, я и сейчас не пойму". Федя описывал подробности: 22 июня гитлеровцы нанесли удар артиллерией и авиацией, после этого стали обходить наши части пехотой. Попытка батальона пробиться в свой пункт дислокации, который был удален на 100 километров, не удалась. Все дороги были перерезаны противником. Вести бой тоже не могли: имелись винтовки и запас патронов только для охраны имущества батальона. Отступая, довооружались. На вторые сутки отхода по лесам и болотам ночью напали на гитлеровский штаб полка. Перебили охрану, забрали оружие, боеприпасы, боевые документы. Дальше шли ночами и нападали на немецкие колонны, а днем отсиживались в лесу среди болот.
