– С деньгами проблемы всегда большие. Не хватает?

– Наоборот, слишком их много, – загадочно ответил Эдуардыч. – Деньги, деньги, дребеденьги… Ну, если согласен к нам в орден, то ты с этого мгновения уже брат-оруженосец. Для начала.

Лев недолго подумал и кивнул.

– Ну и хорошо, – Эдуардыч одобрительно хлопнул его рукой по плечу.

Потом куда-то засобирался и ушел. Лев долго еще сидел на этой скамье, потом бесцельно ходил по деревне. Эдуардыч исчез, не позаботившись о его быте. Непонятно, где Лев будет жить, что есть и, вообще, непонятно, что ему делать.

Уже темнело. Пробравшись между сетями, Лев встал на берегу пруда невдалеке от босого рыбака, будто навеки поставленного сюда. Кажется, тот не знал, что есть рыбу на рыбалке – плохая примета. У воды стоял кувшин с пивом и на нем по-местному огромный бутерброд с копченым угрем, из половины батона.

Рыбак стоял, молча. Стоял, стоял, а вот поймал рыбу. Та мелькнула высоко вверху, будто серебристая птица, а потом забилась на берегу. Чуть прихрамывая, подволакивая ногу, босой шагнул в сторону, к ведру. Кажется, Лев видел того, узнал по походке. Может, это на него он смотрел со своего балкона во дворе? Вроде, нет.

– А я тебя видал, – сказал Лев, когда рыба шлепнулась в ведро. – Ты гаражи взрываешь. А меня в орден сегодня взяли. Оруженосцем.

– Да я знаю. В деревне все про всех знают, пусть эта деревня и орден. Ну что ж, нам в ордене такие наблюдательные, как ты, тоже нужны. Тебя ведь Левка зовут. А я рыцарь, из простых, Мокей мое имя. Наверное, последний в мире Мокей остался.

Рыцарь замолчал, насаживая червяка.

Этот босой брат-рыцарь был пожилым но при этом какого-то неопределенного возраста. Большим, широкоплечим, хоть сильно худым, высохшим. Только широченные запястья выдавали его былую мощь.

Стало темно. Только на том берегу горели огоньки сигарет засидевшихся таджиков.

– Дурацкое, конечно, дело – рыбалка сейчас. Все равно всю рыбу скоро сетями достанем. Сейчас воду осторожно спускаем, у нас ниже каждого пруда своя ГЭС, целая электросеть. Много энергии тратим.

Непонятным образом ощущалось, что Мокей в своей жизни привык к шуму, крику и драке, к яростным схваткам среди людей, в самом их центре. Но эта ясная ночь, тихая вода сейчас умиротворили его.

Лев, сидя на корточках, смотрел на тихий пруд. Каким неприятным казался сейчас город, и все, что в нем случилось в последнее время.

– А как наш орден называется? – спросил он.

– Этого никто не знает. Вернее, знает только один человек, магистр, но он далеко. Он здесь решает все. Скоро у нас генеральный капитул в магистратуре, то есть по-вашему заседание. Будут тереть про новый обет бедности для братьев. Но наш эквадорский старик уже все решил. – Голос брата Мокея сейчас звучал над водой отчетливо и ясно, как у диктора в телевизоре. – И вообще, отменяют нашу коммерцию, магистр решил задушить торговлю. Неблагородно, мол. Орден существует не для прибыли, не для того, чтобы водкой и пивом торговать. И все подсобное хозяйство будем сокращать. Уже сейчас бесплатно рыбу и хлеб на улицах раздаем.

– Да, я видел, – сказал Лев. – Так значит, на помойках это ваши деньги?

– Наши. Мы выбрасываем. Сейчас весь народ в ордене гудит. Ждем, что скоро запретят «мафиозное производство».

– Ваш Эдуардыч, видимо, тоже активно хлопочет по этому поводу. Бросил меня посреди улицы и исчез.

– А, Эдуардыч – это мелочь, – снисходительно произнес Мокей. – Хоть часто и начальника из себя строит. Бегает, распоряжения магистра передает. Сторож, одним словом. А ты не переживай, вставай на якорь в моей избе, живи.

Кажется, похожие слова Лев слышал не так давно.

Вместе с Мокеем Лев шел в сегодняшний дом, нес тяжелое ведро с рыбой. Рыцарь курил дешевую «Приму», хромал рядом.

– Обет бедности – это не настоящая бедность, конечно. Мы себе на жизнь всегда добудем. Но нынешнее процветание все, закончилось. Придется братьям теперь с «Мальборо» и «Кэмела» на «Приму» слезать.

– А нельзя ваши деньги тупо потратить? – спросил Лев. – Зачем обязательно выбрасывать понадобилось?

– Думаю, что затем, – помолчав, ответил Мокей. – Шок нужен для нас, людей. Чтобы сильнее запомнили. Чтобы помнили и знали, какой бизнес – это рыночный, азербайджано-дагестанский. А какой нашего ордена, русский.

Дом Мокея был необычным для этой деревни, старым, из давно не окрашенной ящичной доски. Сейчас открытый настежь и просохший за лето.

На следующее утро, когда они опять вышли рыбачить, стало видно, что за ночь вода явно ушла. Пруд окружила полоса широкой черной грязи. Теперь они рыбачили с длинных деревянных мостков. Мокей все рассказывал, как он ловил рыбу на сейнерах на севере:

– Вся работа, весь улов на мне, тралмейстере, все от меня зависело. Такой каленый народ подо мной ходил, и ничего: все делали, как я скажу.

На берегу остановился и стал слушать его серьезный человек в сильно измятых брюках и с картонной амбарной книгой под мышкой.

Как объяснил потом Мокей, Юра, деревенский дурачок. Тот любил изображать из себя начальника, часто сидел в приемной магистратуры. Строчил что-то в своей книге, а любопытным объяснял: «План составляю!» Эту амбарную книгу он называл журнал и хранил его обычно за батареей отопления. Потом Лев заглянет туда – выяснится, что писать Юра не умеет и черкает какие-то закорючки.

Оказалось, что все имущество ордена было записано на него, Юра считался учредителем. Его научили кое-как подписываться, и тот этот процесс сильно полюбил. Все спрашивал, не надо ли где подписаться.

Кому-то из местных властителей надоело видеть, как Лев занимается этой странной рыбной ловлей. И кто-то из владык ордена распорядился, чтобы завтра Лев вышел «на серебро». Эти слова передал Мокей и сказал, что это за серебро, Лев увидит сам.

На следующее утро Лев встал рано. Позавтракал традиционными в Гороховом рыбой и пивом и, хоть и было велено придти на место после обеда, решил отправиться пораньше.

В деревне Лев издалека услышал голос Мокея. Тот привел таджиков мыть цистерны для рыбы и сейчас громко объяснял, что те должны делать. В домашних тапочках стоял на краю цистерны и сыпал сверху по-флотски. «Лишенцы» – это было самым невинным в его речи. Голоса таджиков снизу доносились негромко и редко.

– Ну вот, – встретил тот Льва. – Я уже по-таджикски понемногу стал понимать. И к этим потихоньку, как к людям, начинаю относиться. Такая дурацкая русская привычка.

По дороге в эту сторону шел кто-то, сначала показавшийся пьяным, неистово размахивающий руками. Ближе оказалось, что он трезвый, но при этом его на ходу корчат припадки сильнейшей злобы. Этот неестественно молодой человек, оказывается, был маршалом ордена. Маршалом здесь считался тот, кто заведовал финансами. Главбух, по-обычному. Он кинулся к Мокею и Льву – кажется, искал кому пожаловаться.

Выяснилось, что магистр все решил окончательно. Ночью он прислал письмо на сайт ордена. Nihil habeo nihil timeo.

– Ничего не имею – ничего не боюсь, – объяснял маршал. – Все, значит, теперь обет бедности принят! Так что капитул сегодняшний – это ненужная туфта. Уже все решено. И деньги еще будем выбрасывать! Символическое очищение от грязных денег, блин! Все на свете сокращаем, разгоняем таджиков, только рыбу для внутреннего потребления оставляем. Раздавать братьям, делить. Мол, делайте с ней, что хотите. Нищета, блин горелый! Даже хлеб продавать теперь нельзя! Неблагородно. Наверное, боится, что мы свое добро не отстоим, что разорят и отнимут! Только никто здесь никого не боится. Отобьемся от всех!

– Ничего. Ему из Гондураса – Эквадора виднее, – снисходительно отвечал Мокей. И уже потом, глядя вслед ушедшему маршалу: – Никто другой на свете не смог бы добиться такого – заставить выбросить деньги. Но магистр может все! Его воля – это, знаешь, воля!

– Ладно, а где ваше серебро? – спросил, наконец, Лев.