Он поднялся, прощально взмахнув руками.

– Постойте, – сонно сказала Юлианна. – Я пойду с вами. Бард вежливо кивнул:

– Почту за честь, дорогая Ю…

– Нет. Пойду я, – жестко сказал Казимир, берясь за вилку. – Договорись, чтобы нам подготовили две смежные комнаты, а я пока покончу с завтраком.

– Хорошо, – кивнул Люкас. Поклонившись Юлианне он добавил:

– Я скоро вернусь.

Солнце приближалось к зениту, а Люкас и Казимир в это время карабкались на скалы, которые ограждали Скульд с востока. Бард взбирался по едва заметной тропинке уверенно и легко, внимательно поглядывая по сторонам. Казимир следовал за ним тяжело и хрипло дыша, глядя в основном себе под ноги. На висках его выступили капли пота. Задержавшись на узком каменном выступе, он посмотрел вверх на своего проводника. Люкас с относительной легкостью достиг скалистой террасы, откуда до вершины оставалось не больше десяти футов. Там он остановился и оглянулся на своего молодого протеже.

– Я знаю, почему ты приехал в Скульд, Казимир.

Казимир сделал еще несколько шагов и, отвергнув протянутую руку Люкаса, встал рядом с бардом на скалистой террасе.

– Может быть, расскажешь?

Люкас посмотрел с утеса вниз и вздохнул. Скульд лежал внизу, в глубокой лесистой долине, словно бриллиант на подушке зеленого бархата. Глубоко вздохнув, Люкас сказал:

– Ходят такие слухи, что Казимир, Мейстерзингер Гармонии, – оборотень. И что он изгнан из города.

– Слухи есть всегда, но не всегда они говорят правду, – мрачно пробормотал юноша.

Шагнув к Казимиру, Люкас хлопнул его по плечу.

– Не беспокойся, наемные охотники не найдут тебя здесь. Я позабочусь об этом.

– Довольно слабое утешение.

– Это верно, – едко рассмеявшись, согласился бард. – Год назад я говорил тебе, что на посту Мейстерзингера твои таланты пропадут втуне. Теперь тебя ждут дела еще более великие.

Казимир отошел от края площадки и уселся на валун.

– Да… например, бродяжничество.

– Например, власть! – возразил Люкас, и глаза его заблестели. – В конце концов, я не являюсь Мейстерзингером Скульда, но именно я управляю городом.

На лице Казимира появилась кривая усмешка.

– Но твой дворец – это ночные улицы, верно?

– Прежде чем насмехаться, – сказал Люкас холодно и шагнул к краю каменистой площадки, – взгляни, насколько велика моя власть.

Он указал на укрытые туманом водопады.

– Видишь вон там, выше по реке, водяную мельницу? Все доходы от нее идут в мой карман. Хозяин мельницы – просто моя марионетка. А теперь взгляни ниже по реке. Видишь мост? За проезд по нему взимается плата, и часть ее тоже получаю я. А за излучиной стоит моя лесопилка…

– Еще один источник доходов?

– Да, – кивнул Люкас, продолжая смотреть на город. – А заодно – место, где можно сваливать… останки. Щепа и опилки могут похоронить немало грехов.

Он помолчал, глубоко и ровно дыша.

– Сразу за лесопилкой расположена нижняя пристань. Тамошняя охота нравится мне больше всего. Мне доставляет удовольствие знакомиться с чужеземцами, которые приплывают к нам на лодках, и приглашать их в гостиницу на роскошный пир… – он не договорил, выразительно лязгнув зубами.

Казимир, внимательно разглядывавший лицо барда, заметил глубокие морщины на его лбу.

– Гостиница тоже твоя, верно? – спросил он. Люкас кивнул.

– Там полным полно потайных ходов и дверей-ловушек. К тому же в ней живут мои… коллеги.

Взглянув на город, Казимир заметил на его южной оконечности широкое пространство, на котором высились какие-то древние руины, примыкавшие к городской стене.

– Что это за развалины слева от нас? Люкас вздохнул, и уголок его губ слегка дрогнул.

– Это место называлось Даргахтский замок. Он был выстроен здесь столетия назад, чтобы охранять переправу. Собственно, город строился и рос вокруг него. Замок сгорел и развалился вскоре после того, как я прибыл в Скульд. В скобках замечу, что я почти не причастен к его гибели.

Впервые за прошедшие сутки Казимир рассмеялся:

– Что за ерунда! Да этот замок лежит в руинах наверняка больше чем сто лет. Когда он сгорел, тебя и на свете-то не могло быть!

Бард величественно повернулся к молодому человеку:

– Могло.

Казимиру отчего-то стало неуютно, и он нервно провел пятерней по волосам.

– Ладно. Мне надоело смотреть на город. Я охотно верю, что у тебя есть власть…

– И ты тоже можешь иметь такую же! Этот год в качестве Мейстерзингера Гармонии был всего-навсего прелюдией к твоей истинной власти.

– Конечно… – Казимир помолчал, покачивая головой. – Скажи, Люкас, тебе не приходило в голову, что мы с тобой – чудовища? Я отрицал это всю свою жизнь, но теперь, когда моя тайна раскрыта, я не могу больше обманывать самого себя. Я – убийца. Я – страшное чудовище. Изгнание и забвение, болезнь и смерть – вот чего я достоин.

– Ты дурак, Казимир, – сказал Люкас небрежно, отряхивая свой плащ. – С чего ты решил, что мы – какие-то там чудовища?

Казимир недоуменно улыбнулся.

– Наверное с того, что мы превращаемся в волков и убиваем людей.

Люкас отвернулся от него и начал медленно спускаться с горы.

– Да, это так, – подтвердил он. – Но таковы уж мы есть. Все, что мы делаем,

– мы делаем не со зла, а только повинуясь нашей природе и нашим инстинктам. Разве можно обвинять нас на основании того, что кому-то наши инстинкты кажутся инстинктами хищных зверей, а наша природа – чудовищной?

– Ты ловко жонглируешь словами, но я не уверен, что ты прав, – отозвался Казимир, спускаясь следом за Люкасом.

– Несмотря ни на что, мы представляем собой большее зло, чем любой из людей.

– Ничуть, – парировал Люкас. – Мы злы и порочны по своей природе, в то время как большинство людей – по выбору. Мы совершаем свои поступки потому, что чувствуем голод, а люди – из обыкновенной жестокости. Поэтому все свои злые дела они совершают своим собственным, весьма специфичным способом. Вместо того чтобы убить женщину на месте, человек сначала женится, а потом вечер за вечером избивает свою жену, пока через несколько лет она не умрет. И любой правитель, вместо того чтобы убить человека сразу, морит его голодом и выжимает из него все соки до тех пор, пока тот не превратится в живой скелет. Вместо того чтобы убить дитя в колыбели, родители и друзья детских игр годами высмеивают его, пока он сам на себя не наложит руки.