Самые серьезные тогдашние опасения со стороны СССР были, что стало ясно позднее, вполне обоснованными. Так, в 1970-х годах была рассекречена, например, осуществленная еще 3 ноября 1945 (!) года Объединенным разведывательным управлением при Объединенном комитете начальников штабов США "разработка", согласно которой атомное нападение сразу на 20 городов СССР планировалось "не только в случае предстоящего советского нападения, но и тогда, когда уровень промышленного и научного развития страны противника даст возможность (только возможность! - В. К.) напасть на США либо защищаться (!) от нашего нападения..."1
Я не располагаю сведениями о том, когда эта "постановка вопроса" стала известна нашей разведке, но целый ряд фактов (в частности, получение строго засекреченной информации о самом ядерном оружии США) говорит об ее успешной деятельности в то время, и уместно полагать, что об американской программе превентивной войны вскоре же стало известно в Москве. То, что эта программа ни тогда, ни позднее не была реализована (даже и после авантюристической доставки наших ракет с ядерными боеголовками в 1962 году на Кубу!) - это уже другой вопрос. И нельзя забывать, что до августа 1949 года только США имели ядерное оружие,- притом количество изготовленных бомб непрерывно и скачкообразно росло*.
Размышляя о послевоенном противостоянии Запада и СССР, необходимо учитывать одно чрезвычайно существенное изменение всей мировой ситуации в сравнении с довоенным периодом. Мало кто задумывается сейчас над тем, что в 1920-1930-х годах СССР не воспринимался как страна, представляющая реальную угрозу существованию Запада,- несмотря на несущиеся из Москвы проклятия капитализму и призывы к его свержению. Британский историк Алан Тейлор вполне обоснованно писал позднее:
"Советская Россия... устремленная к мировой революции, казалось, так или иначе угрожала миру капитализма... В 20-е годы многие, особенно сами коммунисты, ожидали, что... капиталистические государства набросятся на "государство рабочих"... Но эти ожидания не сбылись. Россия, в прошлом великая держава, европейская и азиатская одновременно, перестала теперь ею быть и в дипломатических расчетах всерьез не принималась!"2
В связи с этим вспомним еще раз о заведомо несостоятельной "концепции" (ее преподносили в последнее время многие авторы), согласно которой Гитлер-де опасался нападения СССР на Третий рейх (то есть, в сущности, почти на всю Европу!) и поэтому напал сам... На деле и Гитлер, и все правители Запада, в общем, считали СССР "колоссом на глиняных ногах" и в 1941 году были убеждены в неизбежном и быстром его поражении. Так, 22 июня военный министр США Стимсон "после совещания с командованием вооруженных сил докладывал президенту: "Для нанесения поражения Советскому Союзу немцы будут основательно заняты минимум один, а максимум, возможно, более месяца"... Большая часть правительства и высшего командования полагала, что СССР потерпит поражение через месяц... Рузвельт... продлил этот срок до 1 октября 1941 г."3
К концу войны всеобщее представление об СССР было уже совершенно иным, и Черчилль 5 марта 1946 года в своей ставшей знаменитой речи, произнесенной в присутствии президента США Трумэна в американском городе Фултон, недвусмысленно сказал о нашей стране как о реальнейшей и роковой угрозе самому существованию Запада, для спасения от которой необходима всемерная мобилизация его сил. Утверждая, что Россия "хочет... безграничного распространения своей мощи и доктрин", Черчилль заявил: "По этой причине старая доктрина равновесия сил теперь непригодна. Мы не можем позволить себе... действовать с позиций малого перевеса" и т. д.4
В дальнейшем изложении это глобальное противостояние Запада и СССР будет рассматриваться конкретно; сейчас необходимо установить только, что имевшая место с 1945 года ситуация как бы на грани новой мировой войны обусловила ту исключительную закрытость, которая крайне затруднила (и продолжает затруднять) понимание происходившего в стране. Вполне уместно утверждать, что реальная война не могла бы довести до такой степени засекреченности.
Н. С. Хрущев в своих воспоминаниях описал характерную сцену - Сталин созвал членов Политбюро и "утверждал, что через наши секретариаты идет утечка секретных материалов... Вдруг Сталин обращается ко мне: "Это у вас, через ваш секретариат идет утечка". Я: "Товарищ Сталин, уверен, что такого не может быть"..." и т. д.5
Г. М. Маленков на Пленуме ЦК КПСС 7 июля 1953 года констатировал: "Политбюро уже длительное время нормально не функционировало. Члены Политбюро... работали по отдельным заданиям. В отношении некоторых членов Политбюро... было посеяно политическое недоверие"6. В этом, в частности, проявлялось стремление как можно более сузить круг людей, осведомленных о том или ином "деле", что подтвердил и Хрущев, говоря о послевоенных годах: "Никаких заседаний не созывалось. Собирались у Сталина... а он на ходу давал директивы"7. Понятно, что при таком образе правления страной документация или вообще не велась, или была очень скудной.
Другой причиной затемненного и искаженного представления о послевоенном времени явилась мощная идеологическая кампания, предпринятая после смерти Сталина,- так называемое разоблачение культа личности. В первом томе моего сочинения* было показано, что сведение всех бед к личным качествам Сталина строилось, в сущности, по модели детской сказки об ужасном злодее, а кроме того было по сути дела тем же культом личности, хоть и "наизнанку"... Да и вообще есть все основания заключить, что "разоблачение культа" ни в коей мере не ставило задачей понимание предшествующей истории. Оно имело сугубо "практическую" цель - утверждение и укрепление новой власти. Любой правитель, оказавшись у власти после смерти обожествленного вождя, в сущности, вынужден был в той или иной мере "принизить" его (иначе в сравнении с ним, "богом", новый правитель представал бы в качестве недееспособного)**, отмежеваться от прискорбнейших явлений предыдущего периода и, в конце концов, явить собой "спасителя" страны от вероятных злодеяний своего предшественника (если бы он продолжал править), а также и от своих соперников по борьбе за верховную власть.
