– О Господи, – говорит Флора, – это Генри.

Генри Бимиш стоит, окаменев, в очереди, все его брюки в йогурте; ловкий студент останавливает ногой катящуюся булочку.

– Бог мой, – говорит Говард. – Он пришел. Флора устало поднимается со стула.

– Я пойду возьму ему что-нибудь поесть, – говорит она. – Разумеется, Генри обязательно понадобилось нести поднос одной рукой.

– Что случилось с Генри? – спрашивает Мойра Милликин.

– А вы не знаете? – спрашивает доктор Макинтош, – он располосовал себе вчера руку об окно. У Говарда.

– Неужели? – говорит Мойра Милликин.

– Господи, какой ужас, – говорит Мелисса Тодорофф, – я где-то потеряла мой IUD, а впереди еще десять недель семестра.

– Черт, просто не могу смотреть, – говорит Мойра Милликин, так как Генри, видимо, по приказанию Флоры пробрался к концу стойки самообслуживания, к турникету, регистрирующему число едоков, и теперь пытается протолкнуться сквозь него, упорно двигаясь не в том направлении.

– Ему не следовало быть тут, – говорит доктор Макинтош, – для чего он пришел на подобное совещание?

– Без сомнения, он почувствовал, что будут решаться принципиальные вопросы, – говорит доктор Закери.

– Как мило со стороны Флоры, не правда ли? – говорит Генри, подходя к концу стола, где останавливается; рука у него висит на белой перевязи, и он улыбается своим коллегам с обычной беспричинной приветливостью и отчужденным выражением. – Все так добры.

– А, Генри, – говорит Говард, вставая, так что его стул зацепляет ступню Генри.

– Я бы, конечно, и сам сумел, – говорит Генри, – я прекрасно уравновесил поднос, и тут кто-то обернулся и зацепил его флейтой в футляре.

– Как ты? – спрашивает Говард.

– Очень неплохо, Говард, – говорит Генри, – небольшой порез, знаешь ли. Мне ужасно совестно из-за окна. Ну и всего этого шума. Надеюсь, тебе передали мои извинения.

– Ты очень бледен, – говорит Говард, – тебе не следовало приезжать.

– Ну, я никак не мог пропустить факультетское совещание, – говорит Генри, – только не факультетское совещание. В повестке есть пункты, которые серьезно меня заботят.

– Чрезмерная преданность делу, Генри, – говорит Флора, подходя с подносом, – и никак не думаю, что твое присутствие может сыграть хоть какую-то роль. Я поставлю твой поднос вот сюда.

– О, Флора, – говорит Генри, – я и Майра хотим от души тебя поблагодарить. Вчера вечером ты была неподражаема. Она была неподражаема. – Генри чуточку наклоняется к Флоре, он громко говорит тихим голосом: – Майра выпила и была не в лучшей своей форме. Так что она очень благодарна за то, как ты вмешалась и взяла все на себя.

– Еще бы, – говорит Флора.

– Да, – говорит Генри и наклоняется через доктора Макинтоша, – и она хотела, чтобы я поблагодарил вас за то, что вы отвезли ее домой. Как ваша жена?

– Еще не родила, – говорит Макинтош. – Они считают, что это были ложные схватки. Так может продолжаться еще недели и недели.

– О, они вызовут роды, – говорит Мойра Милликин.

– Это для вас такая чертова нагрузка, – говорит Генри, – если мы можем что-нибудь сделать…

– Лучше, что ты можешь сделать, Генри, – говорит Флора, – это сесть и поесть.

Генри подтягивает стул к Говарду; он неуклюже садится.

– У-ух, – говорит он.

– А, они просто мои друзья-психиатры, которые живут в Вашингтоне, – говорит Мелисса Тодорофф. – Он был ее аналитиком, пока они не поженились, но теперь с ней проводит сеансы ее бывший муж.

Генри наклоняется к Говарду и говорит:

– Я вижу тут упоминание, что Мангель приедет прочесть лекцию. Отлично, ведь так? Замечательный человек.

– Да только фашист, – говорит Роджер Фанди.

– Кто-кто? – спрашивает Генри.

– О, это какой-то большой жилой квартал, который называется Уотергейт, – говорит Мелисса. – Не знаю, где он, но где-то там. Упомянут в путеводителе.

– Послушай, Говард, – говорит Генри, – где бы мы могли поговорить после совещания? Позволь пригласить тебя выпить.

– Конечно, Генри, – говорит Говард.

– Надо кое-что обсудить, – говорит Генри, – вчера вечером я тебя почти не видел.

– Да, прекрасно, – говорит Говард.

– Я подойду к тебе по окончании, – говорит Генри.

– Но кто еще мог его пригласить, – говорит Роджер Фанди. – Только Марвин.

– К сожалению, я вспомнил, что я без машины, – говорит Генри.

– Поедем в моей, – говорит Говард.

– Мне надо будет уехать около половины седьмого, – говорит Генри. – Майра готовит ростбиф. По-моему, есть подходящий автобус.

– Я отвезу тебя домой, – говорит Говард. – А как ты добрался сюда?

– Видишь ли, я не могу вести машину с рукой на перевязи, – говорит Генри, – а у Майры разболелась голова. Как добрался? Проголосовал грузовику.

– Конечно, его выберут, – говорит Мелисса Тодорофф, – времена для Америки трудные и требуют особых талантов.

– Извини, что я не смог остаться до конца вчера вечером, – говорит Генри. – В котором часу все разошлись?

– Да, нам требуется особого рода изворотливый человечек без малейшего признака талантов или принципов, который никому не доверяет и которому никто не доверяет. Так что он пройдет.

– Около четырех, – говорит Говард.

– Не понимаю, как это у вас получается, – говорит Генри с восхищением.

– Это политика по закону Паркинсона, – говорит Мелисса Тодорофф, – дерьмо расползается и покрывает всю площадь пола в конюшне.

– Меня бы это вымотало, – говорит Генри, – такой гонки в моем возрасте не выдержать.

– Твой возраст точно равен моему возрасту, – говорит Говард.

Генри, одноруко ковыряя пластмассовой вилкой что-то студнеобразное на своей тарелке, смотрит на Говарда.

– А действительно, – говорит он.

– Как ваше совещание, Роджер? – спрашивает Мелисса Тодорофф.

– По-моему, он у нас застолблен в пункте семнадцатом, – говорит Роджер. – Пошли. Уже почти два.

Социологи отодвигают стулья и начитают вставать – все, кроме Генри.

– Захвати с собой, Генри, – говорит Говард.

– Нет, что ты, – говорит Генри, неуклюже поднимаясь.

Они идут маленькой процессией вон из кафетерия и через Пьяццу, а студенты смотрят на них. Мойра идет впереди со своей портативной колыбелью, а Генри идет замыкающим со своей перевязью. С видом особой серьезности, неотъемлемой от совещания, они входят в лифт в Корпусе Социальных Наук и поднимаются на самый верх здания. Наверху в башенке, отвлекающей прекрасным видом на академгородок, на луга за ним и на море, находится место, где состоится совещание, Зал Дюркхейма.

Это длинное узкое помещение, используемое только для совещаний и конференций; в результате ему пытались придать определенное достоинство, раздолье для серьезности. По двум сторонам тянутся два длинных окна с отвлекающими чудесными видами; чтобы помешать им отвлекать, на них повешены белые жалюзи, в настоящий момент опущенные и постукивающие на всем протяжении дневных дебатов. Две других стены чисты, и белы, и ничем не украшены, для сознательного способствования размышлениям, и лишь в одном месте большая абстрактная картина, порождение обнаженно обезумевшей восприимчивости, открывает большую навязчивую дыру во внутренний хаос. Архитектор и его консультант по интерьерам, лауреат многих конкурсов, не жалели трудов, сотворяя идею и предопределяя собрания, которым предстояло проводиться тут. Для длинного центрального пространства зала они избрали сложную стоподобную конструкцию с ярко оранжевым верхом и множеством тонких хромированных ножек: ее они окружили великолепной панорамой из сорока белых виниловых кресел с высокими спинками. Еще три кресла с несколько более высокими спинками и университетским гербом, выдавленном в виниле, были помещены во главе стола, обозначая, что это – глава стола. Пол покрывает серьезный неотвлекающий ковер; в потолке сложное звукопоглощающее устройство. Миннегага Хо, секретарша профессора Марвина, прилежно трудилась все утро: перед каждым креслом она положила большой полукожаный бювар, блокнот и копии факультетского проспекта, университетского календаря и правил – обложки их всех выполнены в официальных цветах университета – индиго и бордо. По первоначальному плану каждое место было обеспечено пепельницей из датского серо-зеленого стекла; но в зале часто проводились сидячие забастовки протеста, пепельницы были раскрадены и заменены множеством одноунциевых жестянок из-под табака «Плейерз-Виски», извлекаемых из корзины для бумаг в кабинете доктора Закери. Кто-то попрыскал в зале душистым дезодорантом и вычистил эти пепельницы. Все облечено совещательным достоинством; и совещание готово начаться.