НА СТОЛЕТИЕ АННЫ АХМАТОВОЙ

Страницу и огонь, зерно и жернова, секиры острие и усеченный волос Бог сохраняет все; особенно - слова прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст, и заступ в них стучит; ровны и глуховаты, затем что жизнь - одна, они из смертных уст звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря за то, что их нашла, - тебе и части тленной, что спит в родной земле, тебе благодаря обретшей речи дар в глухонемой Вселенной.

* * *

Не важно, что было вокруг, и не важно, о чем там пурга завывала протяжно, что тесно им было в пастушьей квартире, что места другого им не было в мире.

Во-первых, они были вместе. Второе, и главное, что их было трое, и всё. что творилось, варилось, дарилось отныне, как минимум, на три делилось.

Морозное небо над ихним привалом с привычкой большого склоняться над малым сверкало звездою - и некуда деться ей было отныне от взгляда младенца.

Костер полыхал, но полено кончалось; все спали. Звезда от других отличалась сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним, способностью дальнего смешивать с ближним.

* * *

Ночь, одержимая белизной кожи. От ветреной резеды, ставень царапающей, до резной, мелко вздрагивающей звезды, ночь, всеми фибрами трепеща как насекомое, льнет, черна, к лампе, чья выпуклость горяча, хотя абсолютна отключена. Спи. Во все двадцать пять свечей, добыча сонной белиберды, сумевшая не растерять лучей, преломившихся о твои черты, ты тускло светишься изнутри, покуда, губами припав к плечу, я, точно книгу читал при тебе, сезам по складам шепчу.

* * *

Огонь, ты слышишь, начал угасать. А тени по углам - зашевелились. Уже нельзя в них пальцем указать, прикрикнуть, чтоб они остановились. Да, воинство сие не слышит слов. Построилось в каре, сомкнулось в цепи. Бесшумно наступает из углов, и я внезапно оказался в центре. Всё выше снизу взрывы темноты. Подобны восклицательному знаку. Всё гуще тьма слетает с высоты, до подбородка, комкает бумагу. Теперь исчези стрелки на часах Не только их не видно, но не слышно. И здесь остался только блик в глазах, застывших неподвижно. Неподвижно. Огонь угас. Ты слышишь: он угас. Горючий дым под потолком витает. Но этот блик - не покидает глаз. Вернее, темноты не покидает.

1962

ОДИНОЧЕСТВО

Когда теряет равновесие Твое сознание усталое, Когда ступени этой лестницы Уходят из-под ног, Как палуба, Когда плюет на человечество Твое ночное одиночество,

Ты можешь Размышлять о вечности И сомневаться в непорочности Идей, гипотез, восприятия Произведения искусства, И - кстати - самого зачатия Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности С ее глубокими могилами, Которые потом, За давностью, Покажутся такими милыми.

Да. Лучше поклоняться данности С короткими ее дорогами, Которые потом До странности Покажутся тебе Широкими, Покажутся большими, Пыльными, Усеянными компромиссами, Покажутся большими крыльями, Покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклоняться данности С убогими ее мерилами, Которые потом, По крайности, Послужат для тебя перилами, (Хотя и не особо чистыми), Удерживающими в равновесии Твои хромающие истины На этой выщербленной лестнице.

ПАМЯТНИК ПУШКИНУ

"...и Пушкин падает в голубоватый колючий снег..."

Эдуард Багрицкий

...и тишина. И более ни слова. И эхо. Да еще усталость. ...свои стихи Доканчивая кровью, Они на землю Глухо опускались. Потом глядели медленно И нежно. Им было дико, холодно И странно. Над ними наклонялись безнадежно Седые доктора и секунданты. Над ними звезды, вздрагивая, Пели. Над ними останавливались Ветры...

...пустой бульвар. И пение метели. Пустой бульвар И памятник поэту.

Пустой бульвар. И пение метели. И голова Опущена устало.

... в такую ночь Ворочаться в постели Приятней,

чем стоять На пьедесталах.

ПИЛИГРИМЫ

Мои мечты и чувства в сотый раз

идут к тебе дорогой пилигримов.

В.Шекспир

Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы. Увечны они, горбаты, голодны, полуодеты, глаза их полны заката, сердца их полны рассвета. За ними поют пустыни, вспыхивают зарницы, звезды дрожат над ними, и хрипло кричат им птицы: что мир останется прежним, да, останется прежним, ослепительно снежным и сомнительно нежным, мир останется лживым, мир останется вечным, может быть, постижимым, но все-таки бесконечным. И, значит, не будет толка от веры в себя да в Бога. ...И значит, остались только иллюзия и дорога. И быть над землей закатам, и быть над землей рассветам. Удобрить ее солдатам. Одобрить ее поэтам.

1958

* * *

1

Под вечер он видит, застывши в дверях: Два всадника скачут в окрестных полях, Как будто по кругу, сквозь рощу и гать, И долго не могут друг друга догнать. То бросив поводья, поникнув, устав, То снова в седле возбужденно привстав, И быстро по светлому склону холма, То в рощу опять, где сгущается тьма.

Два всадника скачут в вечерней грязи, Не только от дома, от сердца вблизи, Друг друга они окликают, зовут, Небесные рати за рощу плывут. И так никогда им на свете вдвоем Сквозь рощу и гать, сквозь пустой водоем, Не ехать ввиду станционных постов, Как будто меж ними не сотня кустов!

Вечерние призраки - где их следы, Не видеть двойного им всплеска воды, Их вновь возвращает себе тишина, Он знает из окриков их имена. По сельской дороге в холодной пыли, Под черными соснами, в комьях земли, Два всадника скачут над бледной рекой, Два всадника скачут: тоска и покой.

2

Пустая дорога под соснами спит, Смолкает за стеклами топот копыт, Я знаю обоих, я знаю давно: Так сердце звучит, как им мчаться дано.

Так сердце стучит: за ударом удар, С полей наплывает холодный угар, И волны сверкают в прибрежных кустах, И громко играет любимый состав.

Растаял их топот, а сердце стучит! Нисходит на шепот, но все ж не молчит, И, значит, они продолжают скакать! Способны умолкнуть, не могут смолкать.

Два всадника мчатся в полночную мглу, Один за другим, пригибаясь к седлу, По рощам и рекам, по черным лесам, Туда, где удастся им взмыть к небесам.