Кэсерил взял чашку.

— Как обычно?

— О да. Гениталии, большие пальцы рук — чтобы не мог показывать образ пятого бога… — Умегат дотронулся до лба, солнечного сплетения, пупка и сердца, прижав большой палец к ладони изнутри в жесте Четырёхбожия, — большой палец символизировал Бастарда. — Они оставили язык, чтобы он мог предать своих товарищей. Он никого не предал. И после долгих пыток принял смерть на виселице.

Кэсерил коснулся лба, губ, солнечного сплетения, пупка и прижал ладонь с широко разведёнными пальцами к сердцу.

— Соболезную.

Умегат кивнул.

— Я долго думал обо всём этом. То есть тогда, когда не напивался до потери сознания, и меня не выворачивало наизнанку, и я не впадал в отупение. Да, юность… Всё даётся непросто. Наконец однажды я подошёл к храму и вступил внутрь. — Он вздохнул. — Орден Бастарда принял меня. Бездомному дали дом, одинокому — друзей, отверженному — честь. И работу. Я был… очарован.

«Настоятель храма».

Умегат опустил кое-какие детали, понял Кэсерил. Сорок лет или около того. Не было ничего удивительного в том, что энергичный, умный, целеустремлённый человек поднялся до такого уровня по иерархической лестнице храма. Непонятно лишь, откуда взялось это сияние вокруг его тела, словно свет полной луны над снежной равниной.

— Хорошо. Чудесно. Замечательная работа — сиротские приюты, расследования… А теперь объясните всё же, почему вы светитесь. — Вина он явно перебрал. И даже более того.

Умегат потёр шею и слегка потянул себя за косу.

— Вы понимаете, что значит быть святым?

Кэсерил откашлялся, почувствовав себя неуютно.

— Ну, вы, должно быть, весьма добродетельны.

— На самом деле нет. Необязательно быть добрым. Или хорошим. — Умегат криво ухмыльнулся. — Согласитесь, жизненный опыт меняет человека. Материальные устремления становятся несущественными. В конечном итоге наскучивают и гордыня, и тщеславие, и жадность.

— А страсть?

Умегат просветлел.

— Рад успокоить, что страсти почти не страдают. Или, точнее, любовь. — Умегат осушил свою чашку. — Боги любят женщин и мужчин, обладающих великой душой, как художник любит тонкий мрамор. Но это не результат добродетели. Это воля. Воля — вот резец и молоток. Кто-нибудь показывал вам классическую церемонию чаши по Ордоллу?

— Это когда настоятель весь обливается водой? Впервые я услышал об этом, когда мне было десять лет. Тогда меня очень забавляло, что он обольёт себе туфли, но мне было всего десять. Боюсь, наш настоятель храма в Кэсериле был склонен к безделью.

— Ну так посмотрите, вряд ли вы заскучаете. — Умегат перевернул пустую чашку донышком вверх и поставил её на стол. — Человек обладает свободной волей. Богам нельзя вмешиваться в это. Сейчас я налью вино в чашку через донышко.

— Нет, не тратьте вино! — запротестовал Кэсерил, когда Умегат потянулся за кувшином. — Я видел это раньше.

Умегат ухмыльнулся и сел обратно.

— Но вы понимаете, насколько бессильными могут быть боги, если самый низкий раб способен изгнать их из сердца? А если из своего сердца, то и из мира вообще — ведь боги могут добраться до мира только через живые души. Если бы боги смогли проникать куда им заблагорассудится, люди стали бы обычными марионетками. Только если богу удаётся найти такой вход — каковой может быть предоставлен ему человеком, призывающим его по доброй воле, — бог может влиять на этот мир. Иногда богам удаётся проникнуть сюда через разум животных, но это довольно трудно. А иногда, — Умегат снова поставил чашку на донышко и поднял кувшин, — иногда человеку позволяется открыть богам свою душу и дать им возможность прийти в наш мир. — Он наполнил свою чашку. — Святой — это не добродетельная душа, а пустая. Он — или она — по собственному желанию отдаёт свою волю избранному богу. — Поднеся чашку к губам, Умегат взглянул поверх неё на Кэсерила. Затем выпил. — Вашему настоятелю следовало использовать не воду. Вода не оказывает должного эффекта. Вино. Или кровь. Какая-нибудь более существенная жидкость.

— Хм… — выдавил Кэсерил.

Умегат откинулся на спинку и некоторое время молча изучал его. Кэсерил знал, что рокнарец разглядывает не его тело.

«Ну так скажи мне, что рокнарский отступник, настоятель храма, учёный, посвящённый, святой Бастарда делает тут, прикидываясь грумом в зангрском зверинце?»

Однако вслух он произнёс:

— Что вы здесь делаете?

Умегат пожал плечами:

— То, чего хочет бог, — затем, словно сжалившись при виде растерянного выражения лица Кэсерила, уточнил: — Похоже, он хочет, чтобы я сохранял рея Орико в живых.

Кэсерил вздрогнул и выпрямился, пытаясь справиться с дурманящим голову вином.

— Орико? Он что, болен?

— Да. Государственная тайна, хотя это невозможно утаить от того, кто обладает разумом и острым глазом. Тем не менее… — Умегат приложил палец к губам, призывая никому об этом не рассказывать.

— Да, но… я думал, что лечение — привилегия Матери и Дочери.

— Если бы болезнь рея имела естественные причины — то да.

— А причины не естественны? — Кэсерил заволновался. — Тёмное облако… вы его тоже видите?

— Да.

— И у Тейдеса есть такая тень, и у Исель, и у рейны Сары. Что это за дьявольщина, о которой нельзя говорить?

Умегат поставил чашку на стол, потянул себя за косу и вздохнул.

— Всё началось во времена Фонсы Мудрого и Золотого Генерала. Полагаю, для вас это лишь история. Я же жил в то отчаянное время. Знаете, однажды мне привелось увидеть генерала. Тогда я был шпионом в его провинции. Я ненавидел всё то, чем он занимался и чего хотел, но… если бы он велел мне, просто сказал единственное слово, думаю, я пополз бы за ним на коленях. Он был больше чем тот, кого просто коснулись боги, больше чем посвящённый, осенённый. Он был воплощением, реализацией высшей воли, посланным в мир в подходящий момент. Почти. До того мига, пока Фонса вкупе с Бастардом не пресекли его жизнь. — Умегат замолчал, углубившись в воспоминания.

Наконец взгляд его покинул прошлое и обратился к Кэсерилу. Улыбнувшись, он вытянул руку, отогнул вверх большой палец и покачал им из стороны в сторону.

— Бастард хоть и самый слабый из Семьи, но он бог равновесия. Это большой палец, что помогает остальным четырём надёжно и ловко держать предметы. Говорят, что если один бог воплотит в себе всех остальных, то истина станет единой, простой, совершенной, а мир вспыхнет светом. Некоторые находят эту мысль привлекательной. Лично я считаю её ужасной, но у меня всегда был плохой вкус. В то же время Бастард, не связанный с каким-либо одним сезоном, присутствует в каждом из них и оберегает всех нас. — И пальцы Умегата — Дочь, Мать, Сын, Отец — поочерёдно ударились о подушечку большого.

Он продолжал:

— Золотой Генерал был очищающей волной судьбы, которой было предначертано снести весь мир. Душа Фонсы смогла справиться с его душой, но не смогла противостоять великому предначертанию. Когда демон смерти унёс из мира их души, невыполненное предначертание бременем легло на потомков Фонсы — миазмы неудач и мучение душ. Тёмные тени, которые вы видите, — незаконченное дело Золотого Генерала в этом мире, окружившее мраком жизнь его врагов. Его посмертное проклятие, если угодно.

Кэсерил задумался, были ли все неудачные военные кампании Иаса и Орико следствием того, о чём ему поведал Умегат.

— Как… как можно разрушить проклятие?

Умегат вздохнул.

— Мне было сказано, что оно будет снято через шесть лет. Другого ответа я не получил. Может, оно закончится со смертью всех потомков Фонсы.

«Но это… рей, Тейдес… Исель!»

— Или же, — продолжал Умегат, — оно просто иссякнет с течением времени, как струйка яда. Оно должно было убить Орико ещё несколько лет назад. Общение со священными животными очищает рея от разрушающего действия проклятия, но лишь на короткое время. Зверинец помогает бороться с разрушением, но бог так и не объяснил мне почему. — Голос Умегата стал мрачным. — Боги не пишут ни писем, ни инструкций, знаете ли. Даже своим святым. Я просил об этом в молитвах. Часами просиживал с пером, на котором то и дело высыхали чернила, полностью отдаваясь ему во власть. А что он послал мне взамен? Всклокоченного ворона, умеющего произносить одно-единственное слово.