– Держи. – Не касаясь ее, он передал ей бутылку отличного французского вина. – Я подумал, что нам обоим не помешает выпить по бокалу.
– Спасибо. – Голос у нее срывался, а улыбка была натянутой. – Я решила, что можно накрыть стол на заднем дворике, за студией: все прошлое лето я использовала твою мебель для пикника.
– Правда? – Джед обрадовался возможности поговорить на нейтральную тему. Он взял вино и штопор. – Я сам открою. Кстати, Мерфи передавал тебе привет.
– Без него тут как-то пусто. – Генриетта обвела взглядом кухню и через силу улыбнулась. – Особенно здесь. Эта комната всегда меня немного пугает, хотя днем тут совсем неплохо.
Они вместе отнесли еду во двор позади студии, и Генриетта, вопреки собственным ожиданиям, обнаружила, что вполне может съесть свою порцию, и даже не без удовольствия. Джед проявил себя как отличный товарищ: спокойный, веселый, дружелюбный, он ни разу ни словом, ни жестом не напомнил ей о разговоре, состоявшемся еще до исчезновения Мерфи. В какой-то момент Генриетте даже показалось, что этот разговор был плодом ее больного воображения.
После ленча она провела для Джеда экскурсию по студии, и тот удивил ее умными вопросами осведомленного человека.
– Я не знала, что ты разбираешься в керамике, – заметила она, когда Джед высказал свое мнение по поводу того, какой сорт глины лучше использовать для конкретного вида работы.
– Я и не разбираюсь, вернее, раньше не разбирался, – спокойно проговорил он и, заметив ее вопросительно изогнутые брови, признался: – Я провел небольшое исследование. Человек, которого я люблю, очень серьезно относится к керамике, и мне хотелось хотя бы знать, о чем идет речь, раз уж сам я не отличаюсь талантом в этой области.
Генриетта смотрела на него в растерянности.
– Не надо, – наконец, прошептала девушка и сама услышала в своем голосе нотки боли. – Пожалуйста, не надо, Джед.
– Почему? – Легкая, успокаивающая интонация пропала. – Почему, Генриетта? Ты же знаешь, между нами есть что-то… Черт, да оно было с самого начала, – безжалостно настаивал он, – и я признался тебе, что чувствую.
– Я нe хочу, чтобы ты испытывал ко мне такие чувства.
– Не верю. – Он развернул девушку к себе и одним пальцем приподнял ее лицо за подбородок, встретившись с ее затравленным взглядом. – Я в это не верю, – мягко повторил он. – Может, ты и не испытываешь ко мне тех же чувств, по крайней мере пока, но твои глаза открывают мне то, что отрицают твои губы. Я тебе нравлюсь, Генриетта, не знаю, насколько сильно, но нравлюсь. – Он привлек ее к себе и прижал к мускулистому телу. – Я не знаю, что сделал – или чего не сделал – твой бывший муж, чтобы ты стала так себя вести, но я – не он, и ты это поймешь.
Его голос стал низким и бархатистым.
– Разумеется, я знаю, что ты не Мелвин, – торопливо заговорила Генриетта, упираясь руками ему в грудь, – но это ничего не меняет.
– Это меняет абсолютно все, – твердо сказал Джед.
– Нет! – Под ее ладонью билось его сердце, и тепло и одурманивающий мужской запах его тела наполняли ее существо сладкой, страстной слабостью, но она по-прежнему пыталась бороться изо всех сил, и неожиданно голос у нее стал хриплым. – Я не хочу и не люблю тебя, я…
– А кто говорит о любви? – Его губы были так близко, на расстоянии поцелуя. – Я могу подождать, пока придет любовь; если надо, я могу проявить потрясающее терпение. Просто признай, что у нас есть шанс; загляни себе в душу и смирись с очевидной истиной. Черт возьми, мы будем просто друзьями столько, сколько ты захочешь, – в отчаянии простонал он, – но будь честна сама с собой.
И вслед за этим, как будто в опровержение собственных слов, он ее поцеловал долгим, сладким, головокружительным поцелуем, полным наслаждения и боли. Она жадно впилась в его губы, Джед оторвал ее от земли и прижал к себе, пытаясь утолить жажду. Он чувствовал, как ее полные, упругие груди прижимаются к его сильному телу, как она с невинной, почти неуклюжей жадностью пригнула его голову, вызвав в нем почти болезненное волнение.
Джед не ожидал такой вспышки страсти, такой всепоглощающей ответной реакции. Он хищно склонился над ней, его крупное, мускулистое тело полностью накрыло стройную, изящную фигурку, с силой давя на нежные груди, и от этой сладкой боли их кончики напряглись, превратившись в твердые бугорки под его пальцами.
– Видишь, видишь? – торжествующе шептал он, ненадолго оторвавшись от ее губ. – Нам будет хорошо вместе, Генриетта, и ты это знаешь.
Хорошо? Им будет великолепно, феноменально! Она закрыла ему рот поцелуем и потерлась о его лицо, как кошка, чувствуя, что каждая жилка в ее теле пульсирует от желания.
– Это станет началом новой жизни для нас обоих, мы забудем о прошлом и вдвоем начнем строить свое будущее…
Генриетта застала его врасплох, неожиданно вырвавшись из его рук.
– Генриетта! – Он увидел, как ее глаза рас ширились от страха, и готовая вспыхнуть ярость тут же угасла. – Что такое? Ради Бога, ты должна мне рассказать! – умолял он.
Да, она должна. Только тогда он поймет.
– Хорошо. – Голос ее звучал равнодушно и бесцветно. – Я расскажу.
Когда они снова сели друг напротив друга и Джед устремил на нее внимательный взгляд, Генриетта призвала на помощь всю свою храбрость и начала говорить. Она рассказала ему обо всем: о счастливой домашней жизни до смерти отца, о том, как ради матери она осталась дома, тогда как ее сверстники расправили крылья и улетели в университеты и колледжи вдали от родных мест, о своей однообразной жизни до встречи с Мелвином и о сумасшедших, волнующих днях романа.
– А потом мы поженились. – Это было простое утверждение, но то, как она его произнесла, заставило Джеда настороженно сощурить ярко-голубые глаза.
– И? – мягко поторопил он. – Что стало не так?
– Мой муж превратился в другого человека. – Несмотря на майское тепло, она поежилась и, прикрыв на мгновение глаза, продолжила: – Все началось еще во время медового месяца. В гостинице был официант, и Мелвин сказал, что тот со мной флиртует, а я его поощряю. На самом деле я его даже не заметила. В конце концов, это был наш медовый месяц! – Она тяжело вздохнула. – Но все только начиналось. Мелвин был мной одержим, я не знаю, как еще это назвать. Он стал ревновать, как сумасшедший, мучая себя, мучая меня бесконечными обвинениями и угрозами… – Генриетта медленно покачала головой. – Он изолировал меня от моих друзей, критиковал мой стиль одежды, мою прическу, макияж. Он не хотел, чтобы я работала, потому что я общалась с людьми… с мужчинами. Он постоянно твердил, что я слишком худая, что моя работа гроша ломаного не стоит, что в постели я безнадежна… И все для того, чтобы я еще больше от него зависела. И… и это сработало. Я готова была винить во всем только себя.
– И ты никому ничего не рассказывала? – мягко спросил Джед. Встретить бы этого урода раньше, он бы ему объяснил кое-что!
– Я пыталась. – Она взглянула на него без выражения. – Но надо было знать Мелвина, чтобы понять. Он был со всеми таким милым, таким приветливым и дружелюбным. И он меня любил. Все в один голос твердили это. И он действительно меня любил… по-своему, – с горечью закончила она.
– Это не любовь, Генриетта. – Джед усилием воли подавил эмоции. – Что угодно, но не любовь. Ты правильно назвала это одержимостью.
– В общем, я боролась неделю за неделей, месяц за месяцем, – тихо продолжала Генриетта, – а потом… а потом он зашел так далеко, что даже я это поняла, несмотря на всю свою растерянность. Он предложил мне сделать операцию.
– Операцию? – нахмурился Джед. – Извини, я что-то не понял.
Это было самое тяжелое. Генриетта встала и подошла к окну, повернувшись к Джеду спиной и невидяще глядя на поля и ярко-синее небо.
– Он хотел, чтобы меня стерилизовали, – с ужасающей простотой сказала она. – Он все время говорил, что прошлое не существует, что есть только мы с ним вдвоем, а все остальное неважно, и, по его мнению, ребенок мог разрушить наш союз.
