Я понял, что Хойко шутит. А если шутит – значит все у него хорошо.

Мама, когда писала это письмо, еще не знала, что я уехал. И поэтому письмо жгло мне руки и что-то еще внутри. Я писал ей из Новокузнецка, в письмах старался по возможности мягче подвести ее к факту, что едут все. Я писал, что возвращаются все, и с деньгами, и срок службы сокращается вдвое и сам почти верил написанному. В последнем письме из России, кратком, нацарапанном в спешке, я даже не смог сказать точно – куда именно еду. И забыл попросить прощения.

Я читал неактуальные вот уже больше месяца новости о погоде, о домашних заботах моих родных, об урожае, но думал о другом. В батальоне сегодня была только одна тема для дум и разговоров.

Утром, когда батальон стоял на разводе, со стороны Червленой раздался взрыв. Штабные переглянулись и Имамгуссейнов помчался в дежурку. Заголосили носимые рации «Эрика». В строю шептались и переглядывались. Развод закончился без марша, роты ушли по расположениям. Оркестр остался недоволен.

Подорвался грузовик, который вез новые бронежилеты. Подорвался на дороге, не доехав до батальона четыреста метров. Подорвался на повороте, наехав на нажимной фугас задней тележкой полуприцепа. Подорвался после того, как тридцатью секундами ранее над фугасом проехал БТР сопровождения, в котором ехал Хойко и еще десяток народу с разведвзвода.

И вдруг оказалось, что ВСЁ – правда. Рассказы батальонного замполита о вреде пьянства, заключается которое не в том, что пить вредно, а в том, что не все гонцы вернутся. Что все местные – потенциальные агенты боевиков, что за батальоном наблюдают постоянно, что однажды могут и напасть. И то, что севернее Терека официально нет боевых действий – еще не гарантия того, что какая-нибудь железяка не прилетит тебе в голову.

По понедельникам на разводе объявляли Цифру. Не ту цифру, которая является ночным цифровым паролем, другую. Понедельничная цифра варьировалась в пределах 15, однажды на моей памяти была 22. Ноля не было ни разу.

Цифра говорила о том, сколько военнослужащих Российской Армии в Чеченской республике погибло за истекшую неделю.

Мало кто из нас принимал Цифру всерьез. А может – это была простая юношеская бравада. Говорили друг – другу так:

– Дебилы какие-нибудь по нужде в незнакомые кусты ходят, под ноги не смотрят – растяжки собирают.

– Броник надо носить! Если в башку не прилетит – остальное зарастет.

– Военных в Чечне сколько? Много. Да и сама Чечня – большая. По одному в день стрелять будут – до меня очередь долго не дойдет.

Мало кто из нас осознавал тогда, что всей земли Чеченской – за века кровью пролитой, огнем жженой, сапогами служивых людей топтаной-перетоптаной – всего-то сто десять на сто семьдесят километров из края в край. И что смерть и математика – две большие разницы.

Я читал письмо, и понимал, что совершил самую большую глупость в жизни.

Из-за новых бронежилетов вышла небольшая возня. Было их два вида: «Кора-Колун» и «Коррунд-В». Первый представлял собой два щита, закругленных под среднестатистический солдатский организм, которые висели на плечах на широких лямках, а под мышками запоясывались липучками. Второй выглядел солиднее: его щиты были скрыты листами баллистической ткани, имел он высокий ворот и карманы под автоматные рожки – в целом выглядел гораздо солиднее. Крутые дизайн оценили и присвоили Коррунды, однако после первого же дня занятий желания выглядеть стильно всегда и везде изрядно поубавилось. Коррунд весил 16 кг, Кора – 12. Если носить бронежилет больше трех часов без перерыва – разница в четыре килограмма оказывается весьма существенной.

Возвращаясь с занятий в палатку и, последним усилием воли, забрасывая бронники на дужки кроватей, мы испытывали мало с чем сравнимое блаженство. Ступни непроизвольно поднимались на носки. Позвоночник, казалось – вытягивался на полметра. Кровь, свободно расходившаяся по плечам, гудела в руках. Из груди с рыком вырывался заковыристый матерок.

Я ненавидел свой бронежилет. Я его берег. Я верил ему и надеялся на него. Он стал частью меня, моей кожей. И он выручал меня хотя бы тем, что служил мне кроватью во время выездов.

На тех же бронежилетах готовились «сникерсы» – одна из немногих доступных нам радостей.

Насколько я понимаю, «сникерс» как одно из традиционных блюд армейской кулинарии, родилось в караулах секретных сибирских заводов.

Для приготовления «сникерса» вам понадобится:

Военная булка хлеба (1 кг)

Сливочное масло.

Сахар (если масла с сахаром нет, их можно заменить сгущенкой).

Печь системы «Буржуйка».

Металлическая кружка.

Бронежилет 5-го класса защиты «Коррунд-В»

Военный деревянный табурет.

Военнослужащий первого года службы.

Блюдо является традиционным, поэтому отступления от ритуала его приготовления недопустимы.

Итак, первым делом мы отламываем у табурета ножки и забрасываем их в печь. Эта часть традиции скорее является необходимостью, поскольку часто ножки от табурета – единственная доступная сухая древесина, а температура для готовки требуется высокая.

Грудная пластина вынимается из бронежилета и кладется на печь вогнутой стороной кверху.

Рядом ставится кружка в которой начинает растапливаться масло.

Военная булка хлеба режется вдоль в вертикальной плоскости. Когда бронепластина достаточно раскалится, на нее кладется одна половина булки коркой вниз.

Пол-булки засыпается сахаром, сверху поливается горячим маслом. Либо, если масла с сахаром не нашлось (хотя ортодоксы считают, что кошерный сникерс может быть только с сахаром и маслом), заливается сгущенным молоком. Далее сверху кладется вторая половина булки и все это накрывается сидушкой от табурета.

Следующая часть действа является наиболее ответственной, хотя и напоминает цирковой номер: военнослужащего первого года службы ставят на конструкцию сверху, дабы он весом своего организма расплющил булку.

Итак, через семь с половиной минут на выходе мы имеем тонкую маслянистую лепёху, ароматную, хрустящую и весьма приятную на вкус. В трапезе участвуют все, кроме чуханов.

Доходяг мне поначалу было жалко, но потом я начал на них злится. А потом – ненавидеть.

Так было с Власовым. Его койка была над моей. Меня это устраивало, так как спать с болтающейся перед носом крышей палатки мне не нравилось. Роста Власов был среднего, но телосложением – атлет. Знали, что он учился в цирковом училище, и на досуге заставляли его крутить сальто с места назад, что он, после нескольких тычков, обычно проделывал. Били его не часто – брезговали. Проблема его заключалась в том, что Власов не следил за собой и не мылся. Совсем.

Однажды, в период обострения борьбы взвода за чистоту, Власова заставили раздеться. Его бледное мускулистое тело было сплошь покрыто коростой от постоянного расчесывания. Брошенный на землю свитер шевелился от вшей. Я не думал, что такое бывает.

Свитер облили бензином и сожгли. Остальную одежду свалили на землю за крайней палаткой, вылили на нее трехлитровую банку «противобэтерного» раствора и заставили мокрую кучу мять. Матрац и постельное под матюги старшины утащили на помойку.

Было в роте еще человек двенадцать разной степени запущенности.

Зилибоба – тихий сибирский мальчуган, выросший в глухой деревне без отца. Наверняка хороший парень, но влиться в армейскую жизнь, с её жесткой борьбой за место в иерархической шкале координат, у него шансов не было. Еще на КМБ его начал шпынять и эксплуатировать свой же призыв. Зилибоба злился, и несколько раз яростно кидался на обидчика. Здоровье у него было – не успел он его пропить до призыва с более бойкими односельчанами, и непременно заломал бы любого, но били Зилибобу всегда гуртом, и это находили забавным.