Человека в белой рубашке, выбегавшего из подземного перехода с чем-то черным в руках, он заметил сразу, но продолжал бежать, не сбавляя ходу. Мужчина бросился ему навстречу. Кто он такой? Он не успел уступить ему дорогу, как вдруг этот человек в белой рубашке всунул ему в руку что-то тяжелое, указательный палец машинально лег на спусковой крючок, автоматически и мгновенно сработал слаженный механизм мышц, сухожилий и нервов, раздался глухой выстрел, еще, мужчина схватился обеими руками за грудь и попятился, а он, изо всей силы швырнув пистолет в проем подземного перехода, резко развернулся и быстро зашагал назад - только бы не сорваться на бег - в сторону Пушкинской площади, свернул в арку под гостиницей "Минск". До сих пор не слышно ни милицейских свистков, ни сирены "скорой", только заполошные крики прохожих. Оглянулся - его никто не преследовал. О чем он забыл? А, ладно, все - потом. Переулками и дворами он минут за двадцать доберется до Садовой-Триумфальной.
Перекур.
Вот в чем дело: он помнил стрельбу на кольцевой, девушку с ярко-желтой грудью, муравья на позвоночнике - он помнил все, но только не себя. Спокойно. Этот случай у перехода спутал все мысли. Откуда взялся этот самоубийца? Абсурд. Вытащил ногтями длинную сигарету и неторопливо прикурил. Итак, кто он такой? Только без мистики. Это нервный шок. Мгновенное выпадение памяти. Бывает микроинсульт, а у него случился приступ микроамнезии. Глубоко затянулся. Кто был тот мужчина, в которого ему только что пришлось стрелять? Кажется, знакомое лицо...
Он поднял голову и понял, что все еще стоит под аркой гостиницы "Минск". Странно. Арку, как ему поначалу казалось, можно было преодолеть в несколько прыжков. Пройти шагов двадцать-двадцать пять - и ты в проулке. Но, видимо, здесь, как и повсюду в Москве, решили затеять какую-то перестройку. Стены арки, перекрытой плотно пригнанными бетонными плитами, тянулись вперед - на сто, двести, триста метров? В темноте не разберешь. И никакого света ни над головой, ни впереди.
Когда глаза попривыкли к темноте, он разглядел валявшиеся на земле носилки, лопаты, обломки кирпичей и досок - обычный строительный мусор. Он двинулся вперед, напряженно вглядываясь в очертания каких-то ящиков, газовых баллонов и стремянок, беспорядочно расставленных и разбросанных в тоннеле. Самый настоящий тоннель. Он обернулся - сзади то же самое. Значит, он и не заметил, как тоннель сделал поворот. Ему не было страшно. Он знал этот район и отлично понимал, что протяженность тоннеля ограничена Малой Дмитровкой, до которой от силы десять минут ходу. С потолка свисал кабель. Он щелкнул зажигалкой: впереди потолок понижался. Пригнувшись, он ускорил шаг, но вскоре был вынужден остановиться. Тоннель сузился - двое не разойдутся - и стал так низок, что дальше можно было двигаться лишь на полусогнутых. Или на четвереньках. Снова оглянулся: сзади было то же самое. Странно: ведь только что - и пяти минут не прошло - он шагал во весь рост. Значит, тоннель сделал еще один поворот. Который, черт возьми, по счету? Похоже, это спираль. Улитка. Но как они умудрились разместить ее здесь? Судя по времени, он преодолел не меньше пятисот метров и давно должен стоять на тротуаре Малой Дмитровки, в двух шагах от Настасьинского переулка и кинотеатра, куда он сам не раз ходил. Или здесь снесли дома, чтобы выстроить этот странный тоннель? Уровень пола вроде бы не понижался следовательно, эта труба не вела под землю. С какой же целью ее здесь устроили? Чертыхнувшись, он опустился на четвереньки и пополз дальше. Ему даже стало интересно, куда он выберется. Пол был бетонный и довольно чистый. Но по мере углубления в тоннель дышать становилось все труднее. Он взмок. Быть может, вернуться? Чего ради искушать судьбу? Дальше можно было продвигаться только ползком, на животе. Он попытался оглянуться, но труба была такая тесная, что он ударился виском о стену. Значит, и смотреть теперь можно только вперед. Кое-как расстегнув одной рукой влажную от пота рубашку, он протиснулся метров на пять вперед и остановился. Застрял. Только без паники. Собравшись с силами, он попытался двинуться назад пятками вперед, но у него ничего не получилось. Ни вперед, значит, ни назад. И нечем дышать. Просто - нечем. Словно из трубы откачали воздух. Так не бывает. То есть бывает, но лишь в дурных снах. Он болен. Недаром же он не может вспомнить своего имени. И эти проблемы с дыханием... Конечно, он болен. Потерял сознание. И все, что случилось с ним в последние полчаса больше или меньше? - сон, бред больного. Надо открыть глаза и крикнуть, открыть и крикнуть... Досчитать до десяти, задержав дыхание. И - дальше.
Он ведь знает, что его ждет. Стоит только проснуться, открыть глаза, и он увидит себя в полночь возвращающимся со службы. Ни о чем не думая. Нет: мечтая о таблетке феназепама. О двух или трех таблетках. Чтобы только заснуть. Снится что-то ужасное, но он не помнит - что. На пороге у входной двери валяется обоссавшийся и, кажется, обосравшийся парень. Живой труп. Его совершенно невменяемый собутыльник пьет кефир из пакета и тотчас блюет белым на приятеля. Моча смешивается с кефирной блевотиной. Он соскальзывает с крыльца и обрушивается задницей в голый пыльный куст. Замирает. Может, сдох.
Дверь нараспашку. Три года назад с жильцов подъезда кое-как удалось собрать деньги и установить вместо деревянной - железную, с кодовым замком. Но поскольку вся пьянь живет на первых этажах, а половина (если не больше) жильцов не платит ежемесячные взносы (стоимость бутылки фальшивой водки), дверь даже в двадцатиградусные морозы - нараспашку. Девять из десяти жильцов - недавние переселенцы из деревянных бараков и халуп, принадлежавших железнодорожному ведомству. Их дети, внуки и правнуки разукрасили все стены - с первого по пятый этаж - рисунками и надписями. Самая невинная - Greatest Ass Kurt Cobain is dead. В пятиконечные звезды вписаны свастики. И лозунг русских наци: "Мир спасет не красота, а разум, сила, доброта".
Из подъезда разит дерьмом. Редкий случай: на площадке у двери лифта горит лампочка. На ступеньке лестницы сидит крыса. Секунду-другую она напряженно смотрит на него, вдруг шмыгает наверх. Шуршит в мусоропроводе. Пока лифт спускается, он тупо смотрит на ряды металлических почтовых ящиков. Когда он только начал снимать здесь квартиру, они были набиты газетами и журналами. Сейчас - развороченные, обугленные (их много раз поджигали), обоссанные и расписанные пакостями - они пусты, дверцы выворочены, иные вырваны с корнем - торчат какие-то обломки железа. Каждый день в эти ящики бросают бесплатные рекламные газеты и листовки. Старики их бережно подбирают с заплеванного пола и внимательно читают. Они привыкли к чтению газет. Телефонные счета, письма, телеграммы - надо успеть забрать, чтобы шпана их не сожгла. Это одно из любимых развлечений наших соседей наряду с битьем негров, квартирующих дальше по улице, а теперь и вообще всех "черножопых" (азербайджанцев и прочих). Лифт работает, но в кабине приходится стоять на одной ноге: на полу - лужа собачьей мочи, в которой плавают окурки и облатки от жевательной резинки.
Он привык. За эти годы он ко всему привык. К наемной квартире, случайным женщинам, дрянной еде. Теперь он осуществил задуманное - пора задуматься о будущем. О возвращении в городок, где он родился и вырос, не могло быть и речи. Как же он назывался, этот город? Это нагромождение крыш, башен и ржавых флюгеров... Он забыл. Точно так же, как забыл свое имя. Надо взять себя в руки и открыть глаза.
Было душно. Очень душно. С каждым шагом воздуха становилось все меньше, но удивительное дело - запах роз усиливался. И он мог идти в полный рост. Он шагнул, споткнулся, а когда поднял голову и открыл глаза, - тотчас зажмурился от яркого солнца, громкого шума - множество голосов, медные трубы вразнобой, свист, хохот.
Он резко открыл глаза и увидел себя стоящим под виселицей, с петлей на шее, со связанными за спиной руками, - и его, в этой черной рубахе, перчатках с раструбами и капюшоне с прорезями для глаз. Он помахал толпе рукой, и люди закричали еще громче. Он еще никогда не видел таких людей. Им незачем знать его имени, да оно и не должно прозвучать здесь, на этой площади, во всеуслышанье.
