Бага в этот день обслуживал посетителей сам в головном кафе на углу Невского и Лиговки. Шакалёнок ввалился в тесную кафешку под звон восточных колокольчиков на двери.

– А! Привет убогому чухонцу! – приветствовал его Бага.

– Здорово, узкоглазый.

Шакалёнок забрался в угол за столик у окна, Бага, поставив вместо себя кого-то, прошествовал к нему. Бага был колоссален – рост почти два метра и вес около 200 кг. Жёсткие, как конский хвост, чёрные волосы, стянутые на затылке красным шнуром спускались по жирной мясистой спине почти до пояса, лицо круглое, как медный таз, с толстыми вывороченными губами и плоским, размазанным носом. Над носом узкие заплывшие глазки, под носом – кошачьи усы, как у Петра Первого.

– Как всегда? – спросил Бага, подходя.

Марку-Шакалёнок кивнул. Заказ Бага принёс сам.

– Что, опять на мели? – вопрос прозвучал как утверждение. Марку отхлебнул пива и кивнул.

– Я хотел бы немного подзаработать. Если ты ещё занимаешься.

– Сложно стало. – ответил Бага, – Со всех сторон обложили. А после того как прикрыли плешку на Ржевке… Говорят – кто-то из ребят скурвился и стал на контору барабанить. – сказал Бага.

– Хочешь сказать – Ржевку по наводке прикрыли? – переспросил Шакалёнок.

Бага промолчал, но красноречиво промолчал.

– Мне нужны деньги. – Шакалёнок пожал плечами и отхлебнул ещё пива, – Когда у тебя следующий турнир?

Свет фонарей, освещавших залитый кровью песок ринга, качался в красноватом тумане. Там, за столбами света, невидимая, бесновалась толпа. Громче всех и различимее всех были женские голоса. Женщины вообще более падки до крови, чем мужчины, отстранённо подумал Шакалёнок. Он почувствовал, что слабеет. Чуть в стороне ещё дёргал лапами и скулил в агонии здоровенный ротвейлер. Всё-таки пёс его здорово порвал. Какая сука научила его бросаться на гениталии? Мысли шли как-то вяло и косо. Марку попытался удержаться на ногах, но левая, там, где на ляжке была рваная рана, упорно подламывалась в колене.

«Чуть не кастрировал, гад…» – успел подумать Марку.

А потом вперёд протолкался полковник Селин, почему-то вместе с Багой. Селин густо басил что-то, словно пытался доказать это что-то Баге. Потом они вдвоём повернулись к Марку, словно призывая его в свидетели.

«А пошли вы…» – хотел сказать Марку, но язык во рту не ворочался, да и к челюсти словно гирю привязали.

Полковник Селин смотрел на лежавшего перед ним на больничной койке Марку-Шакалёнка и хмурился. Марку попытался придать лицу независимое выражение, но получилось не очень. Было ясно, что Селин знает больше его, Марку.

– Этот твой Бага – порядочная скотина. – сказал наконец полковник.

– Это вы меня вытащили? – спросил Шакалёнок.

– Нет. Тебя вывезли на какой-то пустырь и бросили подыхать. «Скорую» вызвала какая-то сердобольная тётка, или девушка, которая там с собакой гуляла.

– Красивая?

– Кто? Тьфу! Да ну тебя! Я вот про что. Этот твой Бага, по-моему, заподозрил что-то. И решил на всякий случай избавиться от тебя. Мы его уже колем. Ничего. Запоёт как миленький. У нас и глухонемые разговаривают.

Тяжелее всего человек переносит даже не отсутствие сна и не недостаток в еде и воде, а невозможность побыть одному. На корабле побыть наедине было невозможно. Никогда. Нигде. Но Жан сумел найти выход и из этого. Этот закуток в одном из дальних отсеков был его тайной. Его личной территорией. Здесь не было камер слежения, и сюда почти не заходил никто из обслуги и членов экипажа. Вырваться удавалось редко, и Жан ценил эти короткие минуты как величайшую ценность. Он садился на пол, подтягивал к груди согнутые в коленях ноги и закрывал глаза. И наступало блаженство. Он был один. Вообще один. Во всей вселенной.

Когда-то, Жан помнил это очень смутно, – он жил совсем в другом месте. Кажется – на Земле. Да, конечно, на Земле. А где же ещё? Из всего этого у него осталось только два воспоминания – чей-то живот, в который он утыкается лицом и зелёные ветви на фоне синего неба. Где это было? Чей живот? Он не помнил. А может – и звали его не Жан, а как-то по-другому? Может – и не Жан. Но здесь – на космическом корабле его звали Жаном. Почему? Он никогда не задумывался об этом. А вот вспомнить – как и почему он оказался на корабле – пытался много раз. Но ничего не получалось. Про свои попытки вспомнить он не рассказывал никому. Даже Гэну. Хотя – тот бы понял. И про свой уголок тоже никому не говорил. Иначе – уголок пришлось бы делить. С тем же Гэном, например, а Жан не хотел ни с кем делиться. Возможность побыть одному слишком дорого стоила.

Жан закрыл глаза и в очередной раз попытался вспомнить.

Им много раз объясняли – почему они покинули Землю. Земля – как объяснял Босс – погрязла в пороках и разврате. Цивилизация загнивает и только они – носители Правильных Идей и Истинных Ценностей должны принести спасение. И они вернутся на Землю. Когда придёт время. А пока – надо готовиться. Конкретных сроков, впрочем, не называлось. Но Боссу, видимо, было виднее. На то он и Босс…

Жан был охранником Наружной Службы Слежения. Сначала его учили как пилота, но Боссу опять же, показалось виднее. И Жана перевели в Наружную Службу Слежения. Босс единолично распоряжался судьбами всех. Не сказать, чтоб Жану это сильно нравилось. Но бороться ему в голову не приходило.

Жан открыл глаза и посмотрел на часы. Его отсутствие могли и заметить. Что-то он засиделся в этот раз… Он поднялся и неспешно двинул по коридору в центральный отсек.

– Тебя вызовут во время Часа Откровения. – шепнул ему Гэн, поравнявшийся с другом в одном из коридоров.

Жан поморщился. Час Откровения на корабле ненавидели все. Но отвертеться от него было практически невозможно. Нужно было быть либо больным, либо мёртвым. А если на Часе Откровения вызывали специально, то прегрешение было уж очень серьёзным… Хотя – что Босс считал серьёзным прегрешением – угадать было практически невозможно. Неужели кто-то узнал про его тайные уединения в закутке и донёс? Настроение у Жана стремительно пошло вниз.

– Как у тебя с Ией? – спросил Жан, чтобы что-то спросить.

– Нормально. Наверное, нас допустят до деторождения.

За Ией Гэн ухаживал с переменным успехом уже года два. Об их отношениях знали все, включая Босса, да на корабле и не возможно было что-то скрыть. Даже если сам не скажешь – всегда найдутся доброхоты, готовые донести. У Жана подруги не было. Да он и не стремился завести какие-либо отношения. Непременно вмешается кто-то. И в первую очередь – Босс. А Жану не хотелось, чтобы кто-то вмешивался. Правда – все его нежелания носили характер смутный и неосознанный. Вряд ли он смог бы высказать их вслух. Да и вряд ли осмелился бы. Ведь это значило – пойти против Босса. А против Босса идти чревато. Вот Жан и переживал молча.

Час Откровения состоялся не в обычное время, а гораздо раньше. Зал, возвышенно именуемый на корабле «кают-компанией», мгновенно набился битком. Те, кому не хватило места, или просто не положено было сидеть, – стояли вдоль стен. В числе тех, кому полагалось стоять, был и Жан. Последними, как и полагалось, прибыли Босс и его приближённые. Грон и Северо. Сперва Босс немного пораспинался о Правильных Идеях и Истинных Ценностях (как сильно подозревал Жан – идеи были правильными, а ценности истинными исключительно в его, Босса, понимании). Потом выступили приближённые и те, кому Босс предоставил слово. В числе последних оказался Дан. У Жана с этим типом были довольно сложные отношения. Не в последнюю очередь из-за Новы – подруги Дана. Когда-то Нова была подругой Гэна, но потом ушла к Дану. В неизбежном конфликте Жан встал на сторону Гэна. Дан ничего не сказал, но на Жана затаил даже не обиду. Нет. Кое-что посерьёзнее. Хотя Жану такое к себе отношение было непонятно. Нова ведь осталась с Даном, а у Гэна была Ия… Но на Гэна Дан, вроде бы, сердца не держал, а крайним оказался Жан. Почему? А кто его разберёт. Чужая душа потёмки.